Турк отыскал ключи от номеров и стал открывать их один за другим, пока не нашлось несколько комнат, пригодных для жилья, где все могли наконец рассредоточиться и отдохнуть Турк и Лиза заняли одну комнату на двоих, Двали расположился в другой. Сьюлин Муа — в одном большом номере вместе с Дианой, миссис Рэбка и Айзеком.

Для Сьюлин такое расселение вполне отвечало ее желаниям. Она не могла находиться все время с мальчиком, как миссис Рэбка, но по крайней мере надеялась, что ей удастся хоть немного поговорить с ним наедине.

Случай представился в тот же вечер. Двали созвал всех на так называемое собрание общины. Айзек, разумеется, и нем не участвовал, и Сьюлин вызвалась посидеть с ним, отговорившись тем, что по существу дискуссии ей все равно сказать нечего.

Миссис Рэбка неохотно согласилась. Как только она вышла из комнаты, Сьюлин присела к мальчику на кровать.

Жар у него уже прошел. Временами он бывал в ясном сознании, мог садиться, ходить, есть. В пути он был блаженно тих, словно с тех пор, как та летающая штука уселась на него, его слегка отпустила устрашающая тяга к чему-то не вполне человеческому. Двали вспоминал о том случае с отвращением и не желал его обсуждать — произошедшее не укладывалось в его понимание, — а тем не менее это было первое настоящее и глубокое соприкосновение мальчика с той полужизнью, что являли собой творения гипотетиков, «На что это ощущение может быть похоже? — размышляла Сьюлин. — Неужели та штука остается в нем, или она распалась на молекулы, чтобы циркулировать в его кровеносной системе? И если это так, то что может означать? Имеет ли здесь место разумное поведение, или же это своего рода растительный тропизм, развившийся за бессчетные миллионы лет?».

Если б она могла расспросить об этом подробнее самого Айзека. Но времени хватало только на самые насущные вопросы.

Она заставила себя улыбнуться мальчику. Он тут же с готовностью улыбнулся ей в ответ. «А ведь я его друг, — подумала она. — Подружка с Марса».

— У меня был раньше друг, похожий на тебя. Очень давно.

— Я помню, — ответил Айзек.

У Сьюлин перехватило дыхание.

— Ты знаешь, о ком я говорю?

Айзек ответил одним словом:

— Эш.

— Ты знаешь про Эша?

Айзек с серьезным видом кивнул, отводя свои подернутые позолотой глаза.

— Что ты знаешь о нем?

Мальчик принялся рассказывать ей историю короткого детства Эша на станции Бар Ки. Сьюлин снова свело с ума, что он заговорил на марсианском диалекте — том самом, на котором когда-то они с Эшем говорили.

У нее голова шла кругом.

— Эш, — прошептала она.

— Он вас не услышит, — сказал Айзек по-английски.

— Но ты его слышишь?

— Сьюлин, он не может разговаривать. Он умер. Вы знаете.

Еще бы ей не знать. Она обнимала Эша в последние минуты его жизни. Мучаясь от сознания, что это она помогла ему бежать в пустыню — к тому, что так притягивало его к себе, что сейчас притягивало Айзека, что звалось гипотетиками, что звалось смертью.

— Но ты говоришь его голосом.

— Потому что я помню.

— Ты его помнишь?..

— Я хотел сказать… я не знаю, как это объяснить!..

Мальчик начинал испытывать беспокойство. Сьюлин постаралась подавить собственный испуг и изобразить как можно более ободряющую улыбку.

— Я и не жду, что ты это объяснишь. Это тайна. Я точно так же ее не понимаю. Просто скажи, как ты это сам чувствуешь.

— Я знаю, кто я. Кем меня создали. Доктор Двали и миссис Рэбка думали, что я смогу общаться с гипотетиками. Я этого не могу. К сожалению, не могу. Но что-то есть во мне… и там, — он показал себе на грудь, а затем на пустыню за окном, — что-то, что помнит миллионы вещей, не только Эша, а поскольку он был как я, это что-то хочет вспомнить о нем через меня. Я имею в виду…

Сьюлин провела рукой по голове мальчика. Волосы его на ощупь были жесткими и слипшимися. Бедный ребенок… Что ему пришлось выдержать в пути. И за все это время он ни разу не был в ванной.

— Не волнуйся.

— То, что во мне, помнит Эша, а я помню то, что помнил Эш. Я смотрю на вас, а вижу вас обеих сразу.

— Обеих?

— Ту, какая вы сейчас и какой были тогда.

«Земля и небо», — подумала Сьюлин.

— А Эш тоже видит меня?

— Нет, я же сказал вам. Он умер. Он никого не может видеть. Его здесь нет. Но я знаю, что бы он сказал, если б он здесь был.

— И что бы он сказал?..

— Он бы сказал… — Айзек вновь перешел на марсиан с кий диалект, с его до боли знакомым звучанием, забывшимся за бесконечно долгие и тяжелые годы. — Он бы ска зал: Привет, сестра.

Голос Эша. Никакого сомнения.

— И сказал бы еще…

— Что, скажи мне?

— Он сказал бы: не надо бояться.

«Легко сказать, не бойся», — думала Сьюлин, отходя от кровати и поворачиваясь лицом к двери, где стоял доктор Двали. Она не слышала, как он вошел. Лицо его побагровело — то ли от гнева, то ли от ревности.

* * *

— Как давно вы узнали, что с ним это происходит?..

Двали настоял на разговоре наедине, для чего им пришлось отойти от мотеля. Жутковатый ландшафт, ставший привычным за последние дни, выглядел так, словно кто-то нарочно воссоздал на этой чужой и жаркой планете обстановку марсианской пустыни. Кругом не было ни души — только самые бездарные постройки, какие только можно вообразить, и бескрайнее темное небо над ними.

«Эш, Эш, — думала Сьюлин, — такое расстояние пришлось преодолеть, чтобы снова услышать твой голос!»

— Несколько недель, — ответила она, справившись с собой.

— Недель! И вы не собирались поделиться этим с нами?

— Мне было нечем делиться. Одни предположения.

— Одно предположение, что у Айзека могут быть каким-то образом общие воспоминания с вашим экспериментальным ребенком, этим Эшем…

— Эш не был экспериментальным, доктор Двали. Он был просто ребенком. И моим другом.

— Вы уходите от темы.

— Я ни от чего не ухожу. Я в вашем проекте не участвую. Если б я могла, я бы остановила его с самого начала.

— Но не смогли. И теперь вы здесь. Мисс Муа, по-моему, вам следует лучше разобраться в ваших собственных мотивах. Разве вы здесь не потому же, почему мы создали Айзека? Вы потратили целую жизнь на то, чтобы узнать и понять гипотетиков. И после стольких лет — восьмидесяти? девяноста? — вы так же далеки от этого, как были в юности.

Да, о гипотетиках она думала всегда, еще задолго до гибели Эша. Если это и было чем-то вроде мании, то все же не мешало ей трезво смотреть на вещи. Или все-таки мешало?..