— Она обращалась к вам с просьбой отнести в его номер письмо?

Кивок.

— И когда я возразила, она сказала: «Вот глупая! Тогда его отнесет Мэри!»

Неужели Хелен действительно так сказала? Впрочем, возможно.

— А в Валлетте вы видели ответчицу и лейтенанта наедине? — спросил Боувил.

— Да! Однажды, когда она была еще в постели, он провел в ее комнате десять минут, — с готовностью ответила миссис Николс. — Я это знаю, потому что мне все время приходилось заходить в ее спальню по делу.

— И во что она была одета, в ночную сорочку?

— Да, с накинутой поверх блузой, — неохотно признала та. — Она разложила на покрывале покупки из Неаполя и Легхорна и просила его отвезти носовые платки в Англию и отдать их вышить.

Совершенно невинный разговор; Хелен едва его помнит. В те дни ни она, ни Милдмей и не думали что-то скрывать.

— Да! А в другой раз у хозяйки от ходьбы появился нарыв на подошве, и он вскрыл его своим перочинным ножиком.

Упоминание о подобной интимной услуге вызвало в зале гул и шорох. Хелен слабо усмехнулась под вуалью. Он сделал это так искусно, что она почти не почувствовала боли.

Миссис Николс явно вошла во вкус.

— А еще как-то вечером я застала его сидящим на лестнице.

— Кого, Милдмея?

— Нет, прошу прощения, на этот раз я говорила про полковника Андерсона. Я сказала: «Вы меня напугали!» — а он засмеялся.

Это у него общая черта с Милдмеем, оба ужасно смешливые. Ей это нравилось. Она не может точно вспомнить, что еще там было. Неужели ее дважды купили за минуту веселья?!

— А потом еще был случай, тоже вечером, уже после десяти… Я шла по темному коридору, — таинственным голосом произнесла миссис Николс, — и едва не наткнулась на них — на нее и снова на Андерсона, хочу я сказать, — они обнимались. Я бегом вернулась в свою комнату.

— Что на ней было надето в этот час?

— Широкая красная юбка и фланелевая блуза, — докладывала экономка.

— Итак, миссис Николс, — быстро сказал Боувил, — можете ли вы сказать, что к 1862 году полковник Андерсон начинает занимать место лейтенанта Милдмея в качестве постоянного кавалера ответчицы?

— Верно! Мы все заметили это изменение. Обычная смена, как сказал один из лакеев.

Это замечание вызвало такой хохот, что судья Уайлд вынужден был прибегнуть к помощи молотка, чтобы восстановить тишину.

Наступила очередь Хокинса задавать вопросы экономке. Хелен нетерпеливо подалась вперед, крепко стиснув руки.

— Некоторое время назад, когда с вами беседовал мой коллега мистер Фью, разве вы не признали, что никогда не видели что-либо действительно неподобающее между вашей хозяйкой и каким-либо мужчиной?

Миссис Николс недовольно поджала тонкие губы.

— Ну, может, я так и сказала.

Нужно было видеть дышащий благородным негодованием взгляд, который он устремил на членов жюри.

— Милорд, больше вопросов нет!

Экономка явно разочарована.

— Но Фью не просил рассказывать все, что я знаю, чтобы не поставить меня в неловкое положение перед моим мужем, — бессвязно пробормотала она. — И потом, тогда я не давала присягу, как сейчас.

— Вот как? Следовательно, вы говорите правду лишь при особых обстоятельствах?

Казалось, что миссис Николс вот-вот расплачется.

— Можете спуститься, — кивнул ей судья.

«Ей-богу, сегодня же рассчитаю эту мерзавку, пусть даже мне самой придется поджаривать тосты!» — решила Хелен.

На помост поднялся незнакомый человек в блестящей фуражке полисмена с жезлом на поясе.

«Это как перед самой смертью, — подумала Хелен, — знакомые и забытые лица призраками проплывают перед глазами».

— Джон Роув, — мрачно представился незнакомец. — Работал в портовой полиции в Валлетте.

— Расскажите суду, что произошло десятого июля текущего года, — попросил Боувил. — А именно примерно за месяц до возвращения Кодрингтонов в Англию.

— Да, сэр. — Роув посмотрел в пол, но почему-то кажется, что он делает это от смущения, а не потому, что избегает смотреть на адвоката. — Я хорошо помню тот вечер потому, что на пристани играл оркестр, а в городе была иллюминация из-за какого-то католического праздника.

У Хелен вспыхнули щеки: она тоже помнила тот вечер.

— Я шел к воротам провиантского склада и увидел ее…

— Ответчицу?

— Да. Она шла мне навстречу, а за ней полковник Андерсон… то есть соответчик, — поправился он, — и приводил в порядок свой мундир.

Из зала донеслись презрительные смешки.

— Могу я попросить вас выразиться более определенно? — в своем учительском тоне спросил Боувил.

— Ну, он застегивал… это… штаны, — ответил Роув, не поднимая взгляда.

«Боувил всегда выжидает секунду-две после какого-нибудь шокирующего момента, чтобы придать ему вес», — подумала Хелен.

— Миссис Кодрингтон разговаривала с вами? — спросил он чуть погодя.

— Она отвлекла меня какими-то вопросами о голубях.

Снова смех, даже гогот. Да, Хелен вспомнила интересный разговор об использовании почтовых голубей в работе полиции. Все эти совершенно невинные мгновения ее прошлого сейчас возникают в ярком свете рампы, как мрачные сцены из «Отелло».

Встал ее барристер. Его светские манеры не в силах скрыть охватившего его негодования.

— Эта выдумка про спущенные брюки просто невероятна! — гневно заявил Хокинс. — Действительно ли было настолько светло, Роув, что вы разглядели каждую подробность одежды джентльмена?

— В ту ночь было полнолуние из-за праздника… Я хотел сказать, — поправился полисмен, — что этот праздник проводится у них как раз в полнолуние.

— Если вы стали свидетелем такой шокирующей сцены, то почему сразу не доложили об этом своему начальству?

— Осмелюсь сказать, я выбросил это из головы.

— Сэр, вы знакомы с логикой?

Полисмен стиснул челюсти.

— В логике есть критерий, известный под названием парсимония, экономия, что в юридическом смысле означает, — обратился Хокинс к присяжным, — что из двух объяснений какого-либо факта верным обычно является более простое из них. Принимая во внимание, что соответчик стоял у воды, не думаете ли вы, что он расстегнул одежду, чтобы удовлетворить естественную потребность? Если позволит суд — не является ли мочеиспускание более простой и, следовательно, более правдоподобной причиной беспорядка в его одежде, чем акт прелюбодеяния?

Прямо за спиной Хелен пронзительно захохотала какая-то женщина.