Уже говорилось, что немцам как-то удалось определить, что перед ними штрафбат. Через свои громкоговорители они в начале каждой агитпередачи на русском языке стали обязательно включать нашу знаменитую песню «Катюша» и даже исполняемую по-немецки «Вольга-Вольга, Мутти Вольга», а затем уже призывали штрафников повернуть оружие против своих «командиров-притеснителей» и вместе с тем называли нас «бандой Рокоссовского». Как нам было и раньше известно, это прозвище нашему батальону дали немцы еще в 1943 году, когда батальон впервые в полном составе вступил в бои на Курской дуге, тогда еще на Центральном фронте, которым командовал генерал Рокоссовский.

В свободное время (а оно в обороне иногда все-таки бывало) офицеры вели с бойцами беседы о боевом опыте — и своем, и самих штрафников. Это было, если хотите, что-то вроде обмена опытом или курсов повышения квалификации. Помню, как-то вечером после таких бесед, когда уже порядком стемнело, я обходил по брустверу свои окопы, еще опираясь на палку, выструганную в медсанбате. И вдруг услышал, как один штрафник, наверное, старше других по возрасту, почти шепотом продолжал делиться с небольшой группой бойцов своими пехотными навыками. Его слушателями, курящими по привычке в ладонь, видно, были представители других родов войск, жадно ловящие его инструктаж, касающийся малой саперной лопатки. Наверное, его урок подходил к концу, так как я услышал его слова о том, что без нее земля не спасет. Остановился я, стою тихонько, чтобы не спугнуть инструктора, самому интересно. А он дальше ведет, прямо скажем, умную, образную речь, которую я запомнил примерно так: «Переправились через речушку, закрепились, надо бы окопаться, хлоп рукой — а лопатки нет. Заскучал я: ни окопаться, ни в рукопашную, которая вот-вот — но повезло, обошлось. Говорите, при чем здесь рукопашная? Да еще до рукопашной без нее грустновато. Ну, бежишь в атаку, ее, родную, в руке держишь, лезвием грудь прикрываешь, будто лата большая сердце от дурной пули защитит. Или черенок за пояс: мне, низкорослому, — сердце, а кто повыше ростом — живот прикроет, тоже важное место, может, еще важнее, чем грудь, недаром говорят на Руси „живот — это жизнь“. Ну а в рукопашной лопатка не хуже штыка, да если ее хорошо наточить с боков — хорошая секира получается, получше топора. Изловчишься, так и фрицу голову срубить можно».

До чего же мудры наши бойцы. Вот не учили нас этим премудростям в училище, а поди ж ты, как здорово! Назавтра я видел не одного своего штрафника, кто напильником, неизвестно откуда добытым, кто камнем, но точили свои лопатки! Этот урок я взял себе на вооружение и не раз использовал в обучении пехотному бою не только летчиков.

На тех «курсах повышения квалификации» штрафников, которые ненавязчиво организовал наш ротный командир, капитан Матвиенко, из рассказов бывалых воинов о боевых действиях я почерпнул многое и, в частности, узнал, что мой случай подрыва на мине не такой уж исключительный, что-то аналогичное со счастливыми исходами случалось и с другими. Хотя с минами вообще мое «взаимодействие» случалось не раз, но всегда удивительно удачно, по ходу описания боевых действий я еще об этом расскажу.

Мне запомнился и рассказ самого комроты Матвиенко, как его однажды подкараулил в засаде здоровенный фриц, зажал под мышку и потащил. Ухитрился Иван свою болтающуюся где-то внизу ногу вставить между ног фрицу. Тот не ожидал такой «подножки», упал и на мгновение выпустил Ивана, а тот успел сапогом ему «врезать между глаз» и убежать. Много поучительного было в этих беседах и рассказах. Но наверное, главной мыслью, главным содержанием таких бесед были симоновские стихи: «За чужой спиной не сидят, из чужой винтовки не мстят».

А между тем немцы активизировали свою информационную войну против нас. Они постоянно забрасывали к нам и с самолетов, и специальными снарядами большое количество разных листовок. В них штрафников призывали сдаваться, бросить своих командиров — «сталинских энкавэдэшников» — и перейти к ним, где займут офицерские должности в вермахте в соответствии с их званиями, будут жить в фешенебельных гостиницах с офицерским питанием. Масса листовок была о том, будто «сыновья Сталина и Молотова уже сдались в плен и проклинают своих отцов», чему мы не верили.

Бросали и стандартные для всех фронтов листовки-пропуска в плен, так называемые «ШВЗ» — «Штык в землю». Надо сказать, что наш особист, да и некоторые политработники поначалу очень ревностно следили за тем, чтобы штрафники не подбирали и не прятали листовки (тем более — «пропусков ШВЗ»). Видимо, сомневались в стойкости бойцов или был такой приказ. Но вскоре убедились, что эти листовки штрафники брезговали пользовать даже на махорочные самокрутки, а пускали только по известной «нужде», и тогда поостыли в своем рвении.

Поскольку меня за рогачевский рейд до моего ранения на мине даже медалью не отметили, мне не раз приходила мысль, что меня «обошли» наградой. Может быть, думал я, из-за того, что мой отец репрессирован за нелестное высказывание в адрес руководства страны о неудачах на фронте в начале войны, дядя был объявлен «врагом народа». Думалось тогда, что, может, и потому, что один из моих братьев, Виктор, пропал без вести на фронте в конце 1942 года под Сталинградом. Не попал ли он в плен и не смалодушничал ли там? Хотя, зная его твердый характер, я в корне отвергал такую возможность, да и воспитаны мы были в неприятии плена как альтернативы смерти.

Если говорить дальше о немецких листовках, то были и такие, которые утверждали, будто есть приказ Сталина не награждать тех, кто еще не получил ранения. Чушь это, думал я. Ведь живым примером обратного был наш Ваня Янин, имевший уже несколько орденов и медалей, хотя ни разу не был ранен. Но в то же время командующий 70-й армией генерал Попов наградил меня орденом Красной Звезды после того, как я подорвался на мине. Ну, просто совпадение: вместо ожидаемого наказания за самовольное разминирование завала — награда «за решительность, инициативу и смелость по укреплению обороны и за умелые боевые действия в боях за город Рогачев», как сказал мне при вручении ордена наш комбат Осипов. Так сказать — «по совокупности». Вообще чаще всего у нас награждали не за отдельные бои и боевые достижения или подвиги, а именно «по совокупности». Так счастливо для меня закончилась эта минная история.

Этот оборонительный период на левом фланге 1-го Белорусского фронта был насыщен и другими боевыми эпизодами. Были и события, которые прошли как-то мимо моей памяти, не задержавшись в ней, но почти все, что происходило здесь и потом в наступлении, отпечаталось в ней прочно. Впечатление «нечаянного отдыха» было, конечно, далеким от истинного смысла этих слов. Постоянные артналеты, интенсивные обстрелы приводили и тогда к серьезным потерям. Так однажды во время артиллерийско-минометного налета крупная мина угодила в легкое перекрытие подбрустверного блиндажа, где размещался мой друг еще по Рогачевскому рейду Петя Загуменников, командир взвода ПТР. Результат — трое убитых, двое раненых. А друг мой тоже чуть не погиб, отделавшись контузией, после которой он долго почти не слышал. Видимо, распознав по губам мой вопрос «Почему не в медсанбате?» — ответил: «Так пройдет!» И прошло же! И такое случалось довольно часто, так что потери были и в обороне.