Это было слишком зло и слишком несправедливо.

— А почему ты не можешь? — Антигону не волновало, что она почти кричит.

— Не в этом суть. — Мать становилась такой же невосприимчивой к осуждению, какой Антигона когда-то считала себя.

— Именно в этом. Как ты можешь не желать мне такого же счастья, как Касси? Как ты можешь не желать мне этого? У тебя был наш папа. Он любил тебя! Он любил нас! С ним ты смеялась и улыбалась. Этого достаточно. Более чем достаточно. Это — все. — Горло жгло огнем. Но она не заплачет. Она не может. Боль и отвращение высушили влагу, а то что осталось, было кипящим морем гнева. — Это ты не была счастлива тем, что у тебя было. Это ты поставила все под угрозу. Это ты заключила эту омерзительную, дьявольскую сделку.

— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — кричала мать. — Ты не единственная персона на свете. Я должна жить, как должна жить и твоя сестра. Мы все должны иметь пищу, кров и одежду, если собираемся выжить.

— Мы жили, даже без папы. У тебя не было причин для отчаяния, паники и того, что ты сделала. Но тебя не убедить.

— У нас ничего не было на будущее. Что стало бы с нами, если бы мы тихо сидели в Уилдгейте? Кто бы приехал в Редхилл? За кого вышла бы Кассандра? За мясника? За какого-нибудь нищего викария? Никого нет. И нет шансов поехать куда-нибудь еще. Твой отец любил тихую замкнутую жизнь, но этого мало. Мы с таким же успехом могли замуроваться вместе с ним в могиле, когда он умер. Для нас не было будущего.

Теперь будущего нет для Антигоны.

— Но так использовать меня! Не поставив меня в известность, без моего согласия. Сделать из меня приманку для такого человека! — Это чудо, что она до сих пор сидит спокойно. Чудо, что она не испытывает желания ударить мать, вложить в пощечину всю силу своего гнева. Но Антигона не могла этого сделать. Если она это сделает, она будет такой же скверной, как ее мать, такой же мерзкой, как сам Олдридж.

Мать отмахнулась от собственной вины.

— Олдридж все равно нашел бы способ заполучить тебя, грязный или честный. Он — мужчина, и будет делать то, что пожелает. Тебе уже следовало бы достаточно узнать жизнь, чтобы понимать это.

Теперь Антигона это знала. Олдридж достаточно сказал ей прошлой ночью.

Но это знание глубоко ранило, душа кровоточила от острой правды и покрытой ржавчиной лжи.

— Ты — моя мать. Тебе полагается любить и оберегать меня.

Ее мать видела свой долг совсем, совсем иначе.

— Мне полагается подготовить тебя к жизни в большом мире. И я это сделала. Почему ты не видишь выгоды?

Потому что выгода и то, чего эта выгода стоила, не равны, их невозможно уравновесить. Потому что зло слишком велико.

— Потому что это неправильно, мама. При всех твоих предполагаемых выгодах, если я соглашусь выйти за него, зная то, что я про него знаю, я стану его сообщницей. Я буду так же повинна в надругательстве над детьми, как и он. Если я сделаю это, то я продам свою душу.

И лорд Олдридж думает, что уже купил ее.

Погода стояла отвратительная, под стать угрюмому настроению Уилла. Темное небо весь вечер лило дождь. И это был несчастный вечер.

Уилл обедал с Джорджем Алленом в его доме на Прескот-стрит, чтобы завершить свое вхождение в индийскую торговлю, но находил в этом мало удовольствия. Ост-Индская компания, при всем том, что могла сделать его весьма богатым человеком, ни в какое сравнение не идет с военно-морским флотом его величества. Занятость — не то же самое, что истинная цель.

Не имея цели, Уилл начинал думать, что Престон права. Он начинал думать, что просто убегает.

Она была еще одной причиной, по которой он обедал не дома, чтобы как можно дальше уйти от праздника в теплом семейном кругу после объявления о помолвке его брата Джеймса.

Мама протестовала и просила отложить обед с Алленом, но Уилл держался твердо. Он предвидел, что близость семейства Престон с Сандерсон-Хаусом по весьма понятным причинам усилится. Для графа и графини вполне естественно давать обеды и балы в знак одобрения сделанного Джеймсом выбора, и вполне естественно, что его Престон будет присутствовать на каждом таком мероприятии. Уилл решил оказать любезность им обоим и не смущать ее, не сбивать с толку своим присутствием. Другой выбор свел бы его с ума.

Одному Богу известно, сумел бы он не открыться своей семье, особенно бдительной проницательной матери, которая, похоже, одна в Сандерсон-Хаусе не заметила его увлечения, и единственная в доме не будет рада позволить сыну действовать по собственному усмотрению, если ему придется провести рядом с Престон больше времени, чем те несколько секунд, что требуются для формальной вежливости.

Ему нужно куда-нибудь убраться. Хоть в Индию, если понадобится.

Но, вернувшись поздно, Уилл не мог удержаться и спросил о ней Джеймса, который присоединился к нему в библиотеке, чтобы выпить стаканчик коньяка. Не мог удержаться и возродил свой дискомфорт, как от воспаленного мускула, которым пришлось пошевелить.

— Как прошел обед с семейством Престон?

— Тихо. Смогли присутствовать только мисс Престон и ее мать, — поделился информацией Джеймс, оставив Уиллу строить предположения о причинах отсутствия его Престон, и мирно зашагал по библиотеке.

— Прошу прощения, коммандер. — В дверях библиотеки появился дворецкий Сандерсон-Хауса. — Внизу, в холле, Хэмборн, он хочет видеть вас, если это возможно. Он просил меня передать, что у конюшенных ворот ваш друг.

Волоски на шее Уилла поднялись.

— Престон.

Он взглянул на каминные часы. Половина первого ночи. Что за склонность бродить по ночам в мерзкую погоду.

— Мисс Престон? — быстро спросил удобно устроившийся в кресле Джеймс. — Она недавно уехала. И что ей делать у конюшенных ворот в такое время ночи?

— Рассчитываю, — осторожно сказал Уилл, уже направившись к двери, — что это окажется не твоя мисс Престон, Джеймс. Но лучше нам пойти поговорить со Здоровяком Хэмом, чтобы убедиться. Спасибо.

— Хорошо, коммандер. Хэмборн ждет в служебном холле. Пожалуйста, следуйте за мной.

Пиз был сторонником неукоснительного соблюдения правил этикета и настоял на том, чтобы проводить Уилла и его брата, словно служебные помещения Сандерсон-Хауса были экзотической, не отмеченной на картах территорией, как какой-нибудь остров в далеком Андаманском море. Как будто они с Джеймсом, который следовал за дворецким с той же живостью, что и Уилл, не обследовали здесь каждый закоулок, как только их перестали водить на помочах. Давно это было, но Уилл рассчитывал, что еще помнит дорогу.

В отличие от Джеймса и Уилла, Здоровяк Хэм в этих частях здания чувствовал себя не в своей тарелке. Кучер расположился в проеме двери, ведущей в нижние помещения слуг, словно не желал дальше продвигаться в домашний интерьер.