litbaza книги онлайнНаучная фантастикаНабоков в Америке. По дороге к "Лолите" - Роберт Роупер

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 63 64 65 66 67 68 69 70 71 ... 113
Перейти на страницу:

Прочитай Уилсон “Дар”, он бы, скорее всего, поверил, что все эти сторонники реформ породили дьявольски изобретательных убийц-большевиков и что произведения на злобу дня, даже самые талантливые, таят в себе опасность. А может, все равно решил бы, что Набоков ничего в этом не смыслит. Николай Чернышевский, чья биография описана в “Даре”, не самый талантливый из русских писателей, был сторонником прагматизма и материализма и считал, что литература должна заниматься насущными вопросами, а Пушкин слишком много внимания уделяет эстетике и прочим пустякам8. Однако Чернышевский, в общей сложности проведший в тюрьме и ссылке двадцать лет, был, как и герой Набокова Федор и сам Набоков, сторонником идеализма, несмотря на весь свой вульгарный материализм. (Не существует ничего, кроме объективной реальности, но будущее все-таки за идеей: именно носитель идеи способен изменить мир.) Уилсон не настолько идеалист. В ситуации социального конфликта его волновали совсем другие вопросы: “Кто от этого пострадает? Кто обладает реальной властью? Кому сломают жизнь?” Прочитай он “Дар”, он, быть может, согласился бы с Набоковым, который считал, что этот роман – лучшее из всего, что он написал по-русски. Хотя не исключено, что Уилсон бы роман не принял. Юного Федора, героя произведения, восхищает процесс творчества, завораживает красота собственного ума. Он в восторге от собственных фантазий – именно они составляют суть его жизни в унылом Берлине 1930-х годов:

Когда я по утрам приходил в этот лесной мир, образ которого я собственными средствами как бы приподнял над уровнем тех нехитрых воскресных впечатлений (бумажная дрянь, толпа пикникующих), из которых состояло для берлинцев понятие “Груневальд”; когда в эти жаркие, летние будни я направлялся в его южную сторону, в глушь, в дикие, тайные места, я испытывал не меньшее наслаждение, чем если бы в этих трех верстах от моей Агамемнонштрассе находился первобытный рай9.

Федор Константинович взобрался, кондуктор, замешкав на империале, сверху бахнул ладонью по железу борта, тем давая знать шоферу, что можно трогаться дальше. По этому борту, по рекламе зубной пасты на нем, зашуршали концы мягких ветвей кленов, – и было бы приятно смотреть с высоты на скользящую, перспективой облагороженную улицу, если бы не всегдашняя холодненькая мысль: вот он, особенный, редкий, еще не писанный и не названный вариант человека, занимается Бог знает чем, мчится с урока на урок, тратит юность на скучное и пустое дело10.

В увлекательных описаниях – талантливых рассказах о прогулках по городу – Федор создает Берлин, и пусть времена стоят страшные, не сулящие миру ничего хорошего, о фашизме в этих фрагментах ни слова. Лишь ближе к концу читаем: “Проехал грузовик с возвращавшимися после каких-то гражданских оргий, чем-то махавшими, что-то выкрикивавшими молодыми людьми”11. Можно предположить, что Уилсон уделил бы этой сцене куда больше внимания. Автор привычно рассуждает о воображаемых мирах, где обитает художник. Фоном для его жизни и страданий служат определенные исторические события, однако он все же временами оказывается выше них, – но отчего же описанный Набоковым Берлин в романе совершенно не задевает читателя за живое? Действительно ли социальные реформы в России 1860-х годов породили большевизм? А как же крепостное право, которое отменили так неумело, что это привело к дальнейшему обнищанию крестьян? Как же бунты против помещиков, вспыхивавшие на протяжении сотен лет, или перипетии примитивной индустриализации, или детская смертность? Набоков не затрагивает эти вопросы в самом автобиографичном из своих романов, не описывает в традиционном ключе движущие силы истории, лишь к слову упоминает о большевизме, да и то не очень убедительно12.
“Ты совершенно себе не представляешь, почему и каким образом Жабе удалось взять власть и что такое его революция”, – замечает Уилсон в письме Набокову по поводу романа “Под знаком незаконнорожденных”13. В этом суть их разногласий. Набоков считает, что диктатор не стоит внимания, даже если он тебя убивает. Для Уилсона же главное – показать страдания классов, понять, почему они мирятся с гнетом деспотизма. Едва ли стоило искать в “Даре” ответы на эти вопросы, однако Уилсону было довольно и того, что автор обошел их стороной. Слишком часто замечал он в произведениях друга насмешку над страданиями. Возможно, дело в том, что в романах Набокова с их продуманной, строгой и безупречно выдержанной композицией Уилсону не хватало легкости, спонтанности, ощущения живой и понятной жизни, свойственного произведениям других авторов, которых Набоков презирал: Мальро, Фолкнера, Пастернака (впрочем, и уважаемых им Гоголя и Толстого). Самолюбование, возведенное в искусство, торжество эго14: пожалуй, именно так Уилсон (сторонник совершенно иного подхода к искусству) описал бы творчество Набокова.

В декабре 1955 года произошло сенсационное событие: писатель Грэм Грин в статье лондонской газеты Sunday Times назвал “Лолиту”, которую по-прежнему можно было купить только в издании Olympia Press, “одной из трех лучших книг года”15. Вскоре после этого обозреватель лондонской Sunday Express Джон Гордон объявил роман Набокова “самой непристойной книгой, которую мне доводилось читать. Самая бесстыдная порнография… Весь роман… просто омерзителен… Опубликован во Франции”16. О двух разных оценках, которые дали роману Набокова в лондонских газетах, упомянул в книжном приложении к газете New York Times обозреватель Харви Брейт: до него американская пресса о “Лолите” и словом не обмолвилась17.

Издательство только что отказалось печатать “Пнина”. Набоков не сразу осознал, как ему повезло: “Я сильно раздосадован тем, как складывается судьба моей нимфетки, – писал он Уилсону по поводу отзывов о «Лолите» в лондонских газетах, – и хотя я предвидел такой поворот, я совершенно не представляю себе, что тут можно предпринять”18. Впрочем, ему незачем было что-то предпринимать. Пришел в движение идеально отлаженный механизм продвижения авторов в духе машины Руба Голдберга[51]: после отзыва Грин в шутку предложил основать “Общество Джона Гордона”, чтобы составить список “всех оскорбляющих чувства книг, пьес, картин, скульптур и керамических изделий”19. Заседание Общества действительно состоялось20 и вызвало шквал публикаций. Набоков опасался за “Лолиту”, однако сложившаяся за 15 лет упорной работы репутация мастера английской прозы работала на него. Его американские коллеги: редакторы журналов и издательств, обозреватели, литературоведы и писатели, которые читали его с интересом и радостью, – ни за что не допустили бы, чтобы Набокова обозвали “бульварным писакой” (или, того хуже, порнографом). В очередной колонке Брейт процитировал мнение профессионального сообщества:

“Лолита” шокирует, поскольку это величайшее произведение искусства, которое рассказывает ужасную историю совершенно оригинальным образом… Истинная тема книги, долгое время привлекавшая наших лучших писателей, – развращение невинности, показанное глазами интеллигента-европейца, стремящегося открыть собственную Америку… Читатели могут усмотреть здесь что-то от Натанаела Уэста. Больше всего на роман похожи “Записки из подполья” и “Бесы”… Роман потрясает, как “Дейзи Миллер” и “Бесы” вместе взятые – или, к примеру, “Ночь нежна” и “Пленница”21.

1 ... 63 64 65 66 67 68 69 70 71 ... 113
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?