То, что Набоков назвал “мерзкой мышиной возней”22 по поводу “Лолиты” в лондонских газетах, на самом деле обеспечило роману будущее. Знаменитое французское издательство Gallimard приобрело права на издание “Лолиты” на французском языке, а литературный журнал Nouvelle Revue Française опубликовал отрывок из романа23. К Набокову обратились несколько американских издательств24: в конце концов ни одно так и не сумело выпустить книгу, но по крайней мере появилась надежда, что когда-нибудь “Лолита” выйдет в Америке.

Весной 1956 года Набоков взял отпуск в Корнелле и провел три месяца в Гарварде, в течение которых, помимо прочего, работал над переводом “Онегина”. Дмитрий учился в Кембридже и занимался музыкой в Лонги, консерватории при Гарварде25. В мемуарах он вспоминает:

Родители хоть и переживали за сына, однако поддержали его в намерении сделать карьеру оперного певца, но на всякий случай придумали запасной план действий27. Владимир предложил издательству Viking новый перевод романа Лермонтова, который выполнит “блестящий молодой переводчик”28. Разумеется, отец блестящего молодого переводчика все проконтролирует29. Сам Дмитрий едва ли был в курсе дела, что подтверждает записка Веры:

Несмотря на то, что Дмитрий на тот момент уже закончил Гарвард и поступил в Гарвардскую школу права (учиться в которой не имел ни малейшего желания), Вере казалось, что он еще не встал на ноги – по крайней мере, ее письмо, если вдуматься, оставляет именно такое ощущение:

Есть в сыне-американце что-то, что настораживает Веру, – пожалуй, даже несколько черт его характера. “Твой отец, который никогда никому не отказывает32, – как описывает Вера Владимира, – ждет от тебя”33 хорошей работы. Похоже, возможность отказа вообще не рассматривалась. Когда Дмитрий не успел сделать перевод к оговоренному сроку, его родители доделали работу сами. Год спустя, летом 1956 года, Вера его предупреждала:

Дмитрий чем-то напоминал Жабу – не диктатора из “Под знаком незаконнорожденных”, а героя “Ветра в ивах”. У него тоже была “страсть к движущимся предметам”35, причем “намного сильнее”•, чем у других детей, как писала Вера. Он вел себя так, словно ему жить надоело. Во многих произведениях Набокова, написанных в Америке, повторяется мотив смерти ребенка – не только в “Лолите” и “Под знаком незаконнорожденных”, но и в рассказах (“Ланс”, “Знаки и символы”). Поэма “Бледное пламя” в одноименном романе также посвящена в основном смерти дочери.

Сильвия Беркман, приятельница Набокова по Уэлсли, навестила их той весной, когда Набоков читал курс в Гарварде[52]. Она была одной из ближайших подруг Веры по переписке и автором исследования, посвященного творчеству Кэтрин Мэнсфилд. В Уэлсли Беркман и Набоков не всегда ладили36: ее утомляла его веселость. Но к середине 1950-х годов Беркман стала ярой его поклонницей и в некотором смысле протеже. “Сильвия – одна из самых разумных и утонченных американских писательниц37, – так написал в Университет штата Айова Владимир (или Вера), когда Беркман подала заявку на курс писательского мастерства в 1955 году. – Я думаю, что у нее большое будущее. Ее творческий метод отличается вниманием к стилю и живописным деталям и требует досуга”, то есть оплачиваемого отпуска в Уэлсли.

Набоков предложил кандидатуру Беркман в качестве потенциальной стипендиатки фонда Гуггенхайма38. Когда вышла книга ее рассказов, он уговорил издателя, который выпускал и набоковские романы, поддержать писательницу39. Беркман перечитала все, что когда-либо выходило у Набокова, и хотя ее восторги можно списать на соображения личной выгоды, она действительно непритворно им восхищалась40.

Так, о “Пнине” Беркман писала: “Я думаю, отдельные эпизоды превосходны – все проникнуто таким мягким и мудрым юмором и терпким остроумием, что картина получается как живая… с неповторимым привкусом грусти”41. В особенности ей понравилось то, что “Пнин” – роман об университетской среде. “Удивительно совершенное изображение колледжа («Рощи Академии» меркнут по сравнению с ним), не только беспощадное в своей точности, но и гениальное: оно заставляет задуматься о том, что у зануд, быть может, самые благие намерения”.

Беркман по возможности следовала примеру мастера. Провела лето в Стэнфорде, общаясь с теми же людьми, с которыми Набоковы подружились в 1940-х42. Путешествовала по Америке, как Набоков, но не на машине, а на междугородном автобусе, побывала на Диком Западе, превратив эту поездку в настоящее приключение: “Сперва на юг и юго-запад, потом на северо-запад тихоокеанского побережья и на юг через всю страну в Колорадо”43. Останавливалась в основном в дешевых мотелях. В то время “Лолита” как раз вышла и в Америке. В конце 1940-х и в 1950-е годы был популярен жанр “романа дороги”. Вне зависимости от того, читала ли Беркман подобные произведения, путешествовала по стране и открывала ее для себя в духе “Аэрокондиционированного кошмара” Генри Миллера (1947), “Америки день за днем” Симоны де Бовуар (1948), “В дороге” (1957) и “Бродяг дхармы” (1958) Джека Керуака, не говоря уже об эпопее Гумберта Гумберта. Однако, разумеется, Беркман не могла перенять у Набокова все. “Чему я лучше всего научилась у него, – писала Сильвия Вере, – так это ясной, концентрированной скрупулезности, умению подобрать не простое нейтральное слово, а такое, которое задевает за живое”44. Она и сама могла писать с удивительной точностью, раскрывая смутные ощущения, но, как и прочие талантливые последователи психологического реализма, едва ли могла брать Набокова за образец45. Его пример вел к отчаянию: