Меня навестил Жозеф с женой Анни. К ним наведывались сержант, двое полицейских и электрик, каждый по отдельности. Требовали оставшуюся половину денег. Анни спрашивала, как поступить. Заплатить – они сдержали свое слово. Наш провал – не их вина.

Уже неделя, как меня возят по двору на железной коляске. Она мне служит и кроватью. Я лежу с высоко задранными ногами, покоящимися на простыне, привязанной к двум вертикальным стойкам. Это единственное положение, смягчающее мои страдания. Огромные распухшие ступни, затвердевшие от запекшейся крови, не выносят собственного веса, даже когда я лежу. В коляске боль переносится легче. Через пару недель опухоль спала наполовину. Сделали рентген. Перелом пяточных костей обеих ступней. Теперь до конца своих дней я обречен на плоскостопие.

В сегодняшней газете сообщается, что посланное за нами судно ожидается в Барранкилье к концу месяца. Название судна – «Манá». На его борту эскорт французских полицейских. Сегодня двенадцатое октября. Остается восемнадцать дней, чтобы разыграть последнюю карту. Какую карту с переломанными ногами?

Жозеф пребывает в отчаянии. Он навестил меня в очередной раз и рассказал, что вся французская колония вместе с женщинами из Баррио-Чино страшно переживает за меня. Все очень расстроены неотвратимостью судьбы, передающей беглеца в руки французских властей. И это несмотря на то, что я с таким ожесточением боролся за свою свободу. Осталось всего лишь несколько дней. Никто не знает, что еще можно сделать. Такое участие ко мне со стороны и мужчин, и женщин утешило меня и укрепило морально.

Я оставил пустую затею убить колумбийского охранника. И в самом деле, я не мог взять на себя столь тяжкий грех, как убийство ни в чем не провинившегося передо мной человека. А если у него отец, мать, жена, дети, да к тому же он единственный кормилец? Я сам себе улыбнулся. Мелькнула забавная мысль: надо поискать злого полицейского, да еще без семьи. Потеха! Я подхожу к нему и спрашиваю, например: «А что, если я тебя убью, будет ли кто по тебе скучать?» Утром семнадцатого октября я пребывал в мрачном настроении. Попались на глаза кристаллы пикриновой кислоты. Я слышал, что если их проглотить, то можно разыграть желтуху. Может, меня отправят в больницу, а там люди Жозефа вызволят меня? На следующий день, восемнадцатого, я был желтее лимона. Дон Грегорио пришел во двор «полюбоваться» на меня. Коляска моя в тени. Я полулежу на ней, задрав ноги кверху. Я не стал ходить вокруг да около, а сразу приступил к делу:

– Госпитализируйте меня и получите десять тысяч песо.

– Француз, я попытаюсь. Но не ради десяти тысяч песо. А потому, что мне больно смотреть на тебя, как ты бьешься, словно об стену головой, за свою свободу, и все впустую. Но я не думаю, что тебя положат в больницу. И причина тому – статья в газете. Они там все перепуганы.

Через час тюремный врач отправил меня в больницу. Но я так и не прикоснулся к полу больничной палаты. Меня вынесли на носилках из санитарной машины, внимательно осмотрели, проверили мочу и на этих же носилках, на этой же машине отправили назад в тюрьму, в которой я отсутствовал ровно два часа.

Наступил четверг, девятнадцатое октября. Меня навестила Анни и вместе с ней еще одна дама, жена какого-то корсиканца. Они принесли сигареты и сласти. Их милая болтовня растрогала меня и успокоила. Невероятно! Проявление их дружеского участия ко мне быстро растопило утреннюю горечь, и для меня снова засияло полуденное солнце. Сколько бы я ни говорил о солидарности и поддержке, оказанных мне со стороны богемного мира в период моего пребывания в тюрьме «Восьмидесятке», будет мало. Не говоря уже о Жозефе Дега, который постоянно рисковал своей свободой и положением, помогая мне в осуществлении побега.

Но одно только слово, брошенное Анни в шутку или нечаянно, заронило в моей душе навязчивое желание. Продолжая мило болтать, она сказала:

– Дорогой Папийон! Вы сделали все, что только в силах человека, чтобы добыть себе свободу. Судьба поступила с вами жестоко. Вам остается единственное – взорвать тюрьму.

– А почему бы и нет? Почему мне не взорвать эту старую тюрьму и не оказать тем самым некоторую услугу колумбийцам? Может, они построят новую, с более приемлемыми санитарными условиями?!

Я расставался с этими милыми и очаровательными женщинами навсегда. Обняв и расцеловав их на прощанье, я сказал Анни:

– Передай Жозефу, чтобы он пришел в воскресенье.

В воскресенье двадцать второго октября пришел Жозеф.

– Послушай, сделай невозможное. Достань мне к четвергу динамитную шашку, детонатор и бикфордов шнур. Сам я постараюсь достать дрель и три сверла.

– Что ты собираешься делать?

– Взорвать тюремную стену средь бела дня. Пообещай парню, работающему под таксиста, о котором мы говорили, пять тысяч песо. Пусть он стоит и ждет на улице в условленном месте каждый день от восьми утра до шести вечера. Он получит пятьсот песо в день, если ничего не произойдет, и пять тысяч, если дело выгорит. Через пролом в стене после взрыва меня вынесет на себе один детина-колумбиец, донесет до такси, а дальше пусть кумекает тот парень. Если с такси будет все в порядке, то пришлешь шашку, а на нет и суда нет, и прощай надежда.

– На меня можешь рассчитывать, – сказал Жозеф.

В пять часов вечера я попросил друзей отнести меня на руках в часовню. Сказал, что хочу помолиться наедине и чтобы позвали дона Грегорио. Он пришел.

– Парень, тебе осталась только неделя. Нам предстоит расстаться с тобой.

– Поэтому я вас и позвал. Речь пойдет о моих пятнадцати тысячах песо. Я хочу перед отъездом передать их другу, чтобы он переслал деньги моей семье. Прошу вас принять три тысячи. Я это делаю от чистого сердца, вы столько раз защищали меня от грубого обращения солдат. Не откажите в любезности вернуть мне деньги сегодня с рулоном клейкой бумаги, чтобы я их мог подготовить к четвергу и передать одной пачкой.

– Договорились.

Дон Грегорио вернулся с деньгами. Двенадцать тысяч разложены пополам. Себе он взял три тысячи. Возвращаюсь в коляске. Отозвал колумбийца, принимавшего участие в последнем побеге, в тихий уголок. Рассказываю о замысле и спрашиваю, хватит ли у него сил оттащить меня на закорках метров двадцать-тридцать до такси. В ответе колумбийца звучит даже некоторая торжественность: он все может, и сил хватит. Прекрасно. Веду себя так, как если бы не было ни тени сомнения в успехе Жозефа. В понедельник рано утром устраиваюсь в коляске под навесом общей душевой комнаты. Как всегда, Матюрет и Клузио за «шоферов». Посылаю Матюрета отыскать сержанта, которому я заплатил три тысячи песо и который бил меня больше всех за неудавшийся побег.

– Сержант Лопес, мне необходимо с вами поговорить.

– Что вы хотите?

– За две тысячи песо я хочу мощную трехскоростную дрель и шесть сверл. Два на пять, два на десять и два на пятнадцать миллиметров.

– У меня нет денег, чтобы это купить.

– Вот пятьсот песо.