ее даже не признал поначалу. Ничего не понимал в антиквариате, но при виде этого стапеля для горизонтального старта сглотнул — это уже классика. Отсюда, поди, не упадешь. Ну разве что если задаться целью… Или не заметить края, когда увлечешься приятной работой… Она опустила глаза, точно перехватила мою шалую мысль, и добавила: — Это все, что ты хотел мне высказать?

— Я говорю, а не высказываю. Если намекаешь на конец аудиенции, дохлый номер. Пока не скажу — не уйду.

— Догадываюсь. Ты очень решителен, пират Карсон. Мужчина и должен быть таким, — она подняла лицо и уперлась гордым подбородком в кулак. — Ты еще хочешь мне что-нибудь сообщить? И такого, о чем еще не говорил?

— Не угадала. Я пришел повторить именно то, что уже говорил, — сказал я.

— Не смей этого делать! — вскрикнула она.

— А я все же посмею…

— И не вздумай приближаться!

— Извини, детка, все же приближусь, хотя мне очень страшны недовольство твоего папы-державы, возможный гнев народа и желтой прессы. Твоих угроз я тоже ужасно боюсь, — шепнул я и на мягких стопах подошел поближе, чтобы, склонившись над нею, полулежащей, упертой в свой твердый локоть, шепнуть в сгущение волос над виском: — Взгляни на меня, Дуаре. Посмотри мне в глаза и скажи, что тебе противно слушать, как я пьян от тебя! Я схожу с ума от любви, твое присутствие заставляет кровь клокотать. Я хочу схватить тебя, прижать к себе и никуда не отпускать. Чтоб ни на шаг отойти не могла, без меня чтоб теряла все чувства, не видела и не слышала ничего! Вот смотри, я прекрасный интуит. Предсказываю: сейчас, пока ты не пришла в себя от моей наглости, я атакую твои губы. Потом ты меня отталкиваешь — и в твоей руке оказывается кинжал. Трудно сказать, что сверкает ярче — он или твой взор. Ты замахиваешься. Я говорю тебе: правильно, детка, бей! Я совершил преступление. И единственным оправданием мне служит мое чувство. Не приведи тебе бог узнать, что это такое… страсть лишает рассудка и достоинства. И она не по карману тем, у кого скудно в сердце. Принцессам крови, которые боятся вкуса жизни на своих губах. Зачем тебе пробовать страсть? У тебя не найдется мелочи для нее… ты же все меришь звоном…

Дуаре уставилась в темноту прямоугольника, видимого в коридоре за дверью из каюты, и — как провалилась. Так тихо замерла, что и дыхания, поди, не сыщешь. Вдруг из этой тишины пролился мед ее голоса:

— Я этого слышать не должна! — прошептала она и приподнялась, прикрывая что-то складкой вечернего одеяния, очень простого, из тонкой лиловой материи платьишка до полу, вроде монашеского.

— Не беспокойся, детка, будем считать, что я не увидел, куда ты спрятала свой кинжал.

— Это не кинжал. Нож для масла, — сказала она, опустив ореховый взор.

— Правда? — умилился я этой невинной лжи. — Тебе его выдал папа? Чтобы ты чего-нибудь на что-нибудь намазала? И хотя бы в плену покушала масло? Найди мне на «Софале» хоть ложку масла, и я публично подвергнусь кастрации! — выпалил я и…

Ну, сорвался. Бывает.

Схватил ее и…

А кто б не сорвался?

Соблазн был велик, да недолог — минут через э-э… я не помню сколько… э-э… она меня все-таки выкинула в коридор, в тот самый прямоугольник прохладной тьмы. И нога, знаете, у нее оказалась такая сильная, я ярдов на пять отлетел. Ну летчик, летчик в пролете. Наконец-то я оправдал наяву заявленную для тористской анкеты профессию.

Вернувшись в свою каюту, я проклинал себя, ругал последними словами. Как можно было допустить такой непростительный для гуманитарного пирата проступок! Я не сумел провести и этого раунда, она меня опять обыграла. Не убедил, не убедил ее. Правда, пять минут целовал! Э-э… нет, не помню сколько! Только дважды слышал тяжелые шаги Зога, который подбирался на пост, видел приоткрытую дверь, стоял недолго, сразу сматывался. Ну, какой тонкой организации оказался наш Цемент! Не лез со своей назойливой опекой — наверное, к ребятам советоваться ходил, стоит ли ему охранять нас обоих, если мы оба держим оружие наизготовку, или охранять, но все-таки подождать пять минут, пока не сломается канапе… Пять минут… или сколько там, не помню, пока принцесса меня в коридор не выбросит! Или десять?

Ах, бог ты мой, хотя я и бранил себя, но воспоминания о нежном теле в моих объятиях наполняли меня чем-то таким теплым, что я начинал плавиться.

Мне все никак не удавалось уснуть. Я думал о Дуаре, вспоминал все, что случилось между нами, пытался найти скрытый смысл в ее возгласе: «Я этого слышать не должна». При мысли о том, что она уже однажды отказалась предать меня смерти и теперь снова не могла меня убить, радость переполняла меня.

Ночью шторм стал еще сильнее. Рев ветра и сильная качка разбудили меня спозаранок. Я тут же встал и вышел на палубу, откуда сильный ветер чуть не сбросил меня в море.

Огромные волны подбрасывали «Софал», чтобы тут же ронять, вроде мячика, в какую-нибудь дырищу-бездну. Судно испытывало сильнейшую килевую качку. Порой гигантская волна захлестывала нос и прокатывалась по всей палубе. Темный берег опасно маячил справа по борту и слишком близко от корабля. Положение становилось серьезным.

Я зашел в штурманскую рубку. Там вместе с рулевым находились Хонан и Гамфор. Хонан просто кивнул, а в глазах же Гамфора я обнаружил искру любопытства. Разумеется, я даже не показал виду, что чего-нибудь у кого-то в глазах обнаружил. И меня тоже затревожила опасная близость суши, о которой они говорили, когда я вошел. Если вдруг откажут двигатели или рулевое управление, нас обязательно вышвырнет на берег. «Обязательно, — заверил меня насмешник Гамфор. — Только берег, насколько я знаю, не так жестковат, как палубный коридор».

Я не дрогнул, шутите-шутите. Велел им оставаться на местах, а сам пошел в рубку на второй палубе, чтобы разбудить Кирона с Камлотом. Вы не поверите, возле их двери я напоролся на глыбу лежащего тела!

На пороге каюты сном праведника спал наш Цемент! Совсем не в том конце корабля спал, в котором должен был работать! Мало того что спал! Да еще прихрапывал — значит, кайфово ему было мимо службы ночевать. Да еще пучок какой-то разноцветный, похожий на веер, в кулаке держал! И Гамфора, небось, первым оповестил, о чем не надо было. Ну, разумеется, и второго охранника принцессы, дежурившего обычно у внутренних дверей, привлек к обсуждению, теперь не избавишься от их любопытствующих и насмешливых глаз! Ладно. Я