Капитан уселся на краешек стола.

– Очень хорошо, тогда пусть будет Гретна-Грин! Дорогой мой, да ты сам влюблен в нее по уши! Мне что, уехать?

Уорт улыбнулся.

– С твоей бестактностью может сравниться лишь твое самомнение, Чарльз. Лучше расскажи, как у тебя дела?

– Всему свое время, – ответил капитан. – Сначала ты скажи мне, должен ли я держаться подальше от наследницы.

– Вовсе нет; с какой стати? Думаю, ты можешь оказаться мне полезен. У наследницы есть брат.

– Ее брат не интересует меня ни в малейшей степени, – заявил капитан.

– Очень может быть, зато он чрезвычайно интересует меня, – отозвался Уорт и окинул капитана задумчивым взором. – Думаю, Чарльз, – нет, я совершенно уверен в этом, – что ты подружишься с молодым Перегрином, если только он позволит тебе это сделать. К несчастью, меня он недолюбливает, так что его предубеждение может распространиться и на тебя.

– Увы, увы! А почему ты хочешь, чтобы я ему понравился?

– Потому что, – медленно ответил граф, – мне нужен кто-либо, пользующийся его расположением, кому мог бы доверять и я.

– Господи милосердный! Почему это? – с живостью осведомился капитан.

– Перегрин Тавернер, – ответил Уорт, медленно и отчетливо выговаривая слова, – чрезвычайно состоятельный молодой человек, и, если с ним что-либо случится, его сестра унаследует бо́льшую часть его состояния.

– Вот и прекрасно. Давай утопим его в озере, – жизнерадостно отозвался капитан. – Совершенно очевидно, от него следует избавиться.

– Кто-то уже предпринял такую попытку, – ровным голосом, напрочь лишенным каких-либо эмоций, отозвался граф. – На протяжении последних пяти дней он нюхает отравленную смесь.

Прибытие капитана Одли, вне всякого сомнения, стало счастливым обстоятельством, оживившим атмосферу неизбежных уныния и апатии, которые воцарились в поместье после состоявшегося в тот же день отъезда в Лондон мистера Бруммеля, лорда Петершема и обеих Марли. Тавернеры, мисс Фэйрфорд и лорд Олванли должны были остаться в Уорте еще на уикенд, и, хотя им были обещаны ассамблея в близлежащем городке, выезд на охоту, а также игра в карты, ими овладела скука и вялость, стряхнуть которые было нелегко. Однако появление капитана Одли заставило их забыть о сожалении, которое они испытывали после отъезда четырех первоначальных участников празднества. Его веселость оказалась заразительной, а манеры, несмотря на некоторую чудаковатость, выглядели настолько очаровательными, что обеспечивали ему непременный успех в любом обществе. К тому же тот факт, что он давеча вернулся с полуострова, сделал его персоной первой величины: дамы с замиранием сердца ловили каждое его слово, да и джентльмены, хотя и не столь явно, с большим интересом выслушивали сведения, которыми он щедро делился с ними, о положении дел в Испании. Единственным, в чем он не оправдал возлагавшихся на него надежд представительниц прекрасного пола, стал решительный отказ повествовать о блестящем подвиге, во время совершения которого он, по их глубокому убеждению, и получил свою рану. Капитан наотрез отказывался говорить об этом, уверяя, что рана не явилась следствием благородных поступков. И помимо краткого упоминания о том, что он заработал ее в сражении при Арройо-дель-Молинос, состоявшемся двадцать восьмого октября, после чего угодил в госпиталь (о чем леди Альбиния и миссис Скаттергуд уже знали), более ничего существенного им выяснить не удалось. Зато других запретных тем для него не существовало, поэтому вскоре все уже были уверены – капитана им послало само провидение. Он без стеснения ухаживал за мисс Тавернер, был добр к мисс Фэйрфорд, подшучивал над теткой и кузеном, втайне свозил Перегрина в одну сомнительную таверну в соседнем городке, чтобы посмотреть на петушиные бои, к тому же почти моментально заслужил репутацию милого и приятного во всех отношениях молодого человека. Впрочем, он и сам получал несомненное удовольствие от жизни: кадриль, которую танцевал с теткой, доставляла ему ничуть не меньше радости и веселья, чем партия в вист по фунту за очко, а местная ассамблея забавляла его так же, как «Олмакс».

– Капитан Одли, Господь благословил вас легким нравом, – с улыбкой сказала мисс Тавернер. – Любым делом вы занимаетесь с удовольствием, заражая окружающих своим жизнелюбием и весельем.

– Подобное общество способно доставить наслаждение даже отъявленному домоседу и ворчуну! – пылко воскликнул он.

– А вы льстец.

– Подобная мысль способна прийти в голову только такой скромнице, как вы.

– Я умолкаю. Или вы полагаете это обращение вполне приемлемым со знакомыми наследницами?

– Мисс Тавернер, взываю к вашему чувству справедливости! Разве так можно? Смилуйтесь и проявите сострадание!

– Мне было трудно удержаться, – лукаво ответила она.

– И что же я должен делать? Как мне убедить вас в искренности своих намерений?

– У вас ничего не получится: вы уже выдали себя с головой.

– Я не отступлюсь, предупреждаю вас, и предприму обходной маневр. Мне остается лишь целиком и полностью положиться на своего брата. Если он хоть немного любит меня, то должен помочь мне убедить вас в моей незаинтересованности.

– Господи помилуй, и как же он это сделает, хотела бы я знать?!

– Очень просто! Ему достаточно всего лишь продать ваши трехпроцентные облигации и проиграть все ваше состояние на бирже. И тогда я с чистой совестью смогу предложить вам руку и сердце.

– Звучит не слишком заманчиво. Пожалуй, я все-таки предпочту сохранить свое состояние, благодарю покорно.

– Мисс Тавернер, вы виновны в невероятной жестокости к человеку, раненному на службе Отечеству!

– Разумеется, это не очень хорошо. Как я могу искупить свою вину?

– Вы должны прокатить меня в коляске Уорта, – не раздумывая, ответил капитан.

– Я бы с радостью, но вот лорд Уорт может отнестись к этому несколько по-другому.

– Вздор! Его клячи должны быть польщены, что вы будете управлять ими.

– Мне бы, конечно, хотелось, чтобы он думал именно так, но, полагаю, мы поступим умнее, заручившись его позволением.

– На вас не упадет и тени подозрения, – пообещал капитан. – Вы же не станете возражать, если я прикажу заложить коляску?

Она заколебалась.

– В общем-то, однажды я уже управляла ею. Полагаю, не будет ничего плохого в том, что вы прикажете заложить ее. В конце концов, в собственном доме вы вольны поступать так, как вам заблагорассудится.

Капитан заулыбался.

– У нас еще будет возможность услышать, что думает по этому поводу мой брат. Его серые в яблоках лошадки застоялись в конюшне. Вы сумеете с ними справиться?

– Сумею, но у меня такое чувство, что делать этого не стоит. А его… его гнедые тоже в конюшне?