Как еще объяснить, ту легкость, с которой он воспринял тот факт, что я из чистейшей блажи узурпировал восхитительную кровать тетушки Куин?

Я придвинулся к подушкам, пока не прижался к ним, заняв вертикальную позицию, ноги я свободно вытянул вперед, скрестив лодыжки. Я кивнул. Нечасто мне доводилось видеть собственные ноги в черных носках. Никогда раньше я не замечал в них ничего особенного. Но теперь они показались мне очень маленькими для двадцать первого века. Досадно. Хотя шесть футов все еще считается хорошим ростом.

— Я хочу сказать, что обожал тетушку Куин, — пробормотал я. — Я спал на покрывале. Я был выбит из колеи.

— Возлюбленный босс, ты чудесно здесь смотришься, — благожелательно сказал Квинн. — Считай это место своим. Ты знал тетушку Куин. Она спала целыми днями. Все окна задернуты непроницаемыми жалюзи, скрытыми красивыми шторами.

Эти слова оказали на меня очень успокоительный эффект. Я незаметно дал ему это понять.

Он сел на скамеечку перед столиком тетушки Куин, спиной к большому круглому зеркалу, отражавшему мягкий свет. Мона устроилась на диване очень близко к кукле, которую недавно бросил призрак Стеллы.

— Ты теперь отдохнул? — спросила Мона, изображая благовоспитанную особу.

— Сделай что-нибудь полезное, — пренебрежительно сказал я Моне. — Возьми эту тряпичную куклу и посади ее хорошенько, чтобы она не выглядела такой потерянной.

— О, да, конечно, — сказала она так, будто не была неугомонным исчадием ада.

Она прислонила куклу к пухлому валику, скрестила ей ноги, а руки положила на ее колени. Теперь кукла взирала на меня с благодарностью.

— Что там произошло с тобой, Лестат? — спросил Квинн, выказывая большую заботу.

— Я не знаю наверняка, — ответил я. — Возможно, какая-то сила пыталась утащить меня вместе с ней. Мы соединились, когда она начала подниматься. Но мне удалось вырваться. Не уверен. Иногда я вижу ангелов. Это страшно. Не могу говорить о них. Не хочу вспоминать. Но Патси больше нет. Это главное.

— Я видел Свет, — сказал Квинн. — Я точно его видел, но я не видел Патси.

Он говорил очень чистосердечно, нисколько не рисуясь и не преувеличивая.

— Я тоже видела, — сказала Банши. — А ты с чем-то сражался и ругался по-французски. И ты что-то прокричал про дядюшку Джулиана.

— Теперь это не важно, — сказал я, глядя на Квинна. — Как я уже говорил, я предпочитаю не вспоминать.

— Зачем ты это сделал? — с уважением спросил Квинн.

— Что, интересно, ты хочешь сказать? — спросил я. — Ведь это нужно было сделать. Разве нет?

— Это понятно, — сказал Квинн. — Но почему ты? Это я убил Патси. А ты пошел туда один, приманил ее дух. Призвал Свет. И тебе пришлось бороться. Зачем же ты это сделал?

— Для тебя, наверное, — сказал я, пожав плечами. — Возможно, я решил, что никто другой не сможет. Или, наверное, я сделал это ради Жасмин, потому что обещал, что призрак ее не тронет. Или ради Патси. Да, ради Патси. — Я задумался. Сказал: — Вы еще только вступили на путь Крови. Вы мало повидали. Я же видел умерших, которые не покинули земные пределы, они неслись в потоке ревущих ветров. Я видел их души в вакууме между сферами. Когда Мона сказала, что Патси не знает, что мертва, я понял, в чем тут дело. Поэтому я пошел на болото и сделал то, что сделал.

— И, кроме того, была еще песня, — сказала маленькая гарпия, глядя на Квинна. — Томми исполнил ирландскую песню, и она была такой печальной.

— Да, насчет ее песен, — я уже частично исполнил обещание, — сказал Квинн. — По-крайней мере, я начал. Я пригласил агента Патси, вытащил его из постели. Он планирует переиздать все ее записи, сделать оригинальный альбом, в который войдет все то, что она могла бы пожелать сама. Ее агент так переживет, что она мертва, он едва держит себя в руках.

— Что! — воскликнула Мона.

— Ах, ну ты знаешь, мертвые звезды приносят хорошую прибыль, — ответил Квинн, чуть пожав плечами. — Он сделает рекламу на ее трагической гибели. Преподнесет ее карьеру в особом ракурсе.

— Я знал, что тебе придется сдержать обещание, — сказал я. — И я прослежу за этим, пожалуй. Да, так и сделаем, если позволишь. Итак, все закончилось, ведь так?

— У нее был восхитительный голос, — сказал Квинн. — Если бы я только мог убить ее, но не ее голос.

— Квинн! — сказала Мона.

— Ну, в общем-то, ты так и сделал, Братишка, — заметил я.

Он тихонько рассмеялся.

— Я думаю, ты прав, Возлюбленный босс.

Он улыбнулся Моне и ее невинному шоку.

— Однажды ночью я расскажу тебе о ней все. Когда я был маленьким, я думал, она сделана из пластика и клея. Она все время визжала. Хватит о ней.

Мона покачала головой. Она слишком его любила, чтобы настаивать.

Кроме того, были еще проблемы, которые ее тревожили.

— Но, Лестат, что ты думаешь обо всем этом? — спросила она меня.

— Я уже говорил тебе, сумасшедшая маленькая негодяйка, я не собираюсь вспоминать. Для меня тема закрыта. Кроме того, назови мне хоть одну причину, почему я должен с тобой разговаривать? Почему мы вообще в одной комнате?

— Лестат, — сказал Квинн, — пожалуйста, дай Моне еще шанс.

Я разозлился. Не на Мону, но я не хотел снова попадаться на эту удочку. Я просто разозлился. Они были такими прекрасными детьми, эти двое, и…

— Ну хорошо, — сказал я, взвешивая каждое слово. — Пусть то, что я скажу, будет для вас законом. Если я остаюсь с вами, то я глава собрания. И я не намерен что-либо вам доказывать. И я не собираюсь постоянно отстаивать свой авторитет!

— Я понимаю, — сказала Мона. — Я действительно, действительно, понимаю.

Казалось, она говорила от чистого сердца.

— Что ж, — сказал я, — Я предпочитаю забыть о том, что случилось. Но и вам следует забыть.

— Да, Возлюбленный босс, — горячо сказала Мона.

Повисла пауза.

Я не собирался так легко сдаваться.

Квинн не смотрел на нее. Он очень внимательно смотрел на меня.

— Ты знаешь, как сильно я тебя люблю, — сказал он.

— Я тоже тебя люблю, Братишка, — сказал я. — Мне жаль, что из-за наших разногласий с Моной мы отдалились друг от друга.

Он повернулся к Моне.

— Скажи то, что должна сказать, — сказал он.

Мона опустила голову. Ее руки лежали на коленях, одна на другой, и внезапно она показалась мне такой несчастной и трогательной, ослепительной по контрасту с черным цветом платья, а ее волосы были такими роскошными, что… Подумаешь, и что?

— Я осыпала тебя оскорблениями, — признала она, ее голос зазвучал мягче и глубже, чем до этого. — Я была настолько, настолько не права, — она взглянула на меня. Никогда еще я не видел ее зеленые глаза такими умиротворенными. — Я не должна была говорить о других твоих птенцах так, как я говорила, с намеренной жестокостью упоминать о когда-то настигших тебя несчастьях. Ни с кем нельзя обращаться с такой черствостью, тем более с тобой. Это было с любой точки зрения грубо. И мне это совсем не свойственно. Пожалуйста, поверь мне. Это и в самом деле было отвратительно.