8

Кроме походов в театры и филармонию, их внешняя, вне постели жизнь включала в себя также и праздники - а с праздниками подарки.

Для Алексея Михайловича это была особая, отдельная радость: дарить Кате подарки. Радость, заранее омрачаемая уверенностью, что любой его подарок будет поначалу принят в штыки, а потом, когда она согласится его принять, он окажется или слишком дорогим, или слишком простым, слишком скромным или слишком вызывающим - в любом случае - не таким, какой ей подошел бы, оказался впору, который, наконец, пригодился бы ей, а не был бы после того, как произнесены приличествующие случаю слова благодарности, запрятан в самый дальний и темный угол ее души, чтобы никогда оттуда не извлекаться.

Начинал он скромно: с маленького флакончика духов "Сальватор Дали", подаренных Кате по случаю Дня св. Валентина. Духи были приняты с обычным выговором, с каким принимались прежде цветы и шампанское, конфеты или ее любимые кассеты: "Жене дарите, сударь мой, а не мне! Всё в семью, всё в семью (с ударением на первом слоге)!" Однако сколько ни принюхивался Алексей Михайлович, ни разу он не почувствовал, довольно хорошо изученного им запаха, и подозревал, что духи были меланхолично вылиты в унитаз, а флакончик выброшен в ведро не позднее 15 февраля.

Затем было 8 Марта - и тут уж Алексей Михайлович позволил себе раскошелиться, тем более что получил неплохой гонорар за вышедшую наконец книгу о творческом пути Виктора. Тут уже интересен был сам процесс поиска и приобретения подарка, потому что задумано было вместо традиционных духов или недорогих украшений подарить любимой женщине белье. Никогда прежде не покупал он белья никому - и даже не знал, как это делается, и для начала осторожно, как ему казалось, а на самом деле довольно прозрачно выспросил у Кати, каковы ее габариты. И имея габариты в памяти - записывать не рискнул - отправился в походы по магазинам с зазывными названиями. В "Дикой орхидее" ему как-то не поглянулось: то, что было по деньгам, было добротно, но простовато, к тому же отечественного производства; такое белье он мог бы подарить жене - и она была бы в восторге, - но любимой женщине...

- Тут ведь не практичность нужна, - объяснял он миловидной девушке за прилавком. - Тут требуется шик!

Больше всего его, однако, возмутило то, что прелестные кружевные женские трусики и в "Дикой орхидее" и в других магазинах назывались грубо "Трусы" - и он даже произнес страстную речь, доказывая, что одно это слово портит все впечатление разом, что не только форма, но и название должно соответствовать содержанию, в деликатности которого не усомнится ни один мужчина на свете, трусы могут быть только мужские, до колен - и никакие иные! На что ему ответили, что таков ГОСТ. И он ушел в задумчивости: стоило ли ломать социализм и строить на его обломках демократическое общество, если в дорогом магазине предмет женской роскоши называют точно так же, как при советской власти называли гораздо более грубые и примитивные изделия отечественной бельевой индустрии?!

В третьем или четвертом по счету магазине в центре города он нашел то, что нужно. И даже оказалась под рукой еще более миловидная, чем в "Орхидее", блондинка, которая, как только он назвал Катины габариты (испытывая при этом почти такое же удовольствие, как если бы касался этих габаритов рукой), заявила, что у нее самой точно такой же рост и такие же размеры, чем изрядно удивила Алексея Михайловича: блондинка, на его взгляд, была куда роскошнее, богаче телом, чем его скромная Катя - но усомниться в познаниях блондинки относительно собственного тела не посмел. И зря: блондинка ошиблась, но ошиблась в другую сторону, и выбранный с ее помощью сиреневого цвета комплект оказался, как сказала Катя, ей мал.

Как сказала Катя... Да, только сказала. Сколько ни просил Алексей Михайлович примерить и показать ему его подарок, Катя упорно отказывалась - и так он его никогда и не увидел на ней, и не узнал, действительно ли он не пришелся ей впору или просто не понравился Кате, и потому прекрасный лифчик и кружевные трусики постигла та же участь, что и бедного Сальватора Дали.

И, наконец, на Катин день рождения, приходившийся на 17 апреля, Алексей Михайлович - все еще богатый Алексей Михайлович, еще не издержавший той части денег, что он заначил от жены, - подарил Кате колечко с маленьким бриллиантиком. О колечке тоже был разговор заранее, и Катя с горечью признавалась, что все ее драгоценные камни - в серьгах, в кольцах, в кулоне, в лучшем случае фианиты или корунды, а настоящих бриллиантов не носила она никогда. Были при этом названы и размеры пальцев: 15,5 и 16,5 - это он тоже выучил наизусть, но было попутно высказано и одно насторожившее его замечание: что если уж покупать кольцо с бриллиантом, то это должен быть большой бриллиант - а сколько стоит большой бриллиант, Алексей Михайлович видел. На такие деньги можно было свободно купить подержанный автомобиль.

Поднося свое колечко с крохотным, но все-таки настоящим, не искусственным бриллиантиком, Алексей Михайлович боялся, что Катя откажется от недостаточно роскошного, но для него все же слишком дорогого подарка, и она действительно хотела бы отказаться, даже уже движение сделала, отметающее красную бархатную коробочку в виде сердца с ее сверкающим содержимым, но, видно, разглядела что-то такое в глазах Алексея Михайловича и пожалела его. И уже не отметающим, не отвергающим, а снисходительно королевским движением подставив под его трясущиеся от волнения руки свой средний палец, сказала мягким, добрым голосом, который все реже и реже приходилось ему слышать в последнее время:

- Хорошо. Я принимаю подарок. Потому что вижу, что это от души...

Но когда в лучших традициях голливудских фильмов Алексей Михайлович встал перед Катей на колени и сказал давно заготовленные слова: "Катя, я люблю тебя! Выходи за меня замуж!" - в глазах Кати он прочел ясный и недвусмысленный отказ. Единственным утешением было с большим трудом вырванное, почти выпрошенное, вымоленное признание, что если бы он, Алексей Михайлович, не был женатым человеком, если бы она, Катя, была свободна, то тогда, может быть...

- Значит, все-таки хотя бы теоретически ты такую возможность допускаешь? уточнил он, подразумевая при этом, что причина ее отказа не в нем самом, а лишь в разделяющих их обстоятельствах.

- Конечно, допускаю, - великодушно сказала Катя. - И вообще, если бы ты раньше это сделал, лет десять назад - я была бы не против.

И только тогда Алексей Михайлович и узнал о состоявшемся десять лет назад между Катей и Викторией разговоре - узнал в новой, Катиной интерпретации - и задним числом почувствовал себя обиженным и обкраденным, представив себе в каком-то просто ужасе, какого огромного, потрясающего счастья лишился десять лет назад только потому, что Виктория скрыла от него часть истины. И хотя здравая мысль, что тогда, десять лет назад, он скорее всего и не оценил бы Катю, и не полюбил ее так, как любит сейчас, а если бы даже и полюбил, женился, то за десять лет их брак превратился бы в точно такую же обыденность, как его собственный брак, - хотя эта здравая мысль приходила ему в голову, она тут же оттуда и уходила, почувствовав, видимо, что в том бедламе, что творится в этой бедной влюбленной голове, ей, здравой мысли, делать нечего, если она сама не хочет заразиться всеобщим любовным безумием.