– Квинт Невий Макрон… – с презрением выпалил прокуратор. – Человек, который останется в истории как потерявший статую императора.

– Я ее не потерял, – таким же тоном возразил преторианец. – Она за этими стенами.

– Успокойся. Она пробудет там недолго, я принимаю на себя командование осадой.

– Об этом не может быть и речи! – возмутился Макрон. – Я прибыл сюда по особому приказу императора и…

– Ты на моих землях, – перебил его прокуратор. – Этой провинцией я управляю вот уже десять лет. Ты доставил эту статую, но не туда, куда нужно, и я исправлю эту ошибку. Можешь возвращаться в Рим.

– Моя миссия заключалась не в том, чтобы «доставить» статую императора, а чтобы установить ее в святая святых.

– В таком случае ты потерпел неудачу. Мы теперь стали посмешищем для всей Палестины, и я не вернусь в Иерусалим, пока вся эта погань не захлебнется смехом.

– Мои солдаты уже окружили крепость рвами и валами, прокуратор, и как раз строят военные машины и башни.

– Они не твои, а Третьего Галльского, поскольку у тебя нет полномочий командовать этим легионом.

– У меня не было выбора, прокуратор. Нужно было действовать быстро. Ровно через неделю можно будет пойти на приступ.

– То, чему тебя учили в военной школе, здесь не пригодится. Так вот, раскрой пошире свои глаза, навостри уши и слушай. Но прежде распорядись, чтобы приготовили мне палатку, и пришли ко мне легата Третьего Галльского, чтобы он принес присягу новому командующему.

Макрон, не пошелохнувшись, смерил его взглядом с головы до пят.

– Конечно, если ты не хочешь, чтобы тебя арестовали за то, что лик императора оказался в руках врага.

Пилат подумал было, что Макрон собирается бросить ему вызов, но этого не произошло.

– Луций! – крикнул префект. – Скажи, чтобы приготовили подходящее место для ночлега для нашего глубокоуважаемого гостя.

Он резко отвесил поклон, ударил себя кулаком в нагрудник и удалился.

Прокуратор направил свою лошадь к крепости. Это было впечатляющее сооружение. Отвесная скала, словно высеченная титанами, продолжалась зубчатыми стенами, и казалось, что сам Бог укрылся за ними от людей.

Поверхность у подножия крепости была неровной, что крайне затрудняло установку пандусов для штурмовых башен.

Интересно, как это они смогли завезти статую на самую вершину? – задавался вопросом Пилат. – А ведь ее придется спускать!

Он не мог не восхищаться решительностью и крепкой верой этих людей. Непросто будет одолеть врага, способного на подобное геройство!

С места, где находился прокуратор, он мог любоваться и идеально организованным римским лагерем. Строящиеся стены со сторожевыми башнями, которые возвышались над осажденным неприятелем, форт на форте. Двойная ограда, препятствующая нападению обороняющихся и прибытию возможной подмоги. Единый порядок, разработанный для всех кампаний империи, обеспечил превосходство Риму как при осаде крепостей, так и на поле брани. Смысл его заключался в том, чтобы любой солдат, где бы лагерь ни был разбит, мог быстро занять свое место при всегда одинаковом построении, не задавая никаких вопросов. Это давало возможность всем воинам знать поле битвы как свои пять пальцев и исключало путаницу, причину многих поражений.

Пилат признавал религиозную значимость лагеря. Как только его обустраивали, он превращался в священное место, частицу Рима на этой нечестивой земле. И, будучи главнокомандующим, он решил обратиться за советом к оракулам.

Он поднял сжатую в кулак руку, и к нему тут же подошел его помощник Луций.

– Передай послание Варавве, чтобы никто об этом не знал, – распорядился он. – Я желаю с ним встретиться с глазу на глаз за час до восхода солнца.

Иерусалимский Храм, Иудея

Вкомнате не было никакой мебели. Никакой отделки. И даже окон. От остальной части Храма ее отделял обыкновенный занавес. Эту священную комнату ничто не должно было замарать, даже человеческая природа первосвященника. Любое ранение, даже старое, могло стать причиной запрета входить в святая святых.

В этой комнате обитал Тот, Кого мог осквернить даже один взгляд. И именно к Нему пришел Каифа за советом, за истиной в последней инстанции. Стоя на коленях перед местом, на котором стоял Ковчег Завета столетие тому назад, он долгие часы не издавал ни звука в ожидании, что Небеса подскажут ему, как разрешить эту дилемму.

Но подсказки он так и не получил.

Когда его затекшие колени уже были не в состоянии его держать, он попытался встать. В это мгновение в Святом городе поднялся невообразимый шум, который проник даже сквозь стены Храма. Неописуемый восторг. Был второй день Пасхи, и только начался праздник опресноков. На Каифу нахлынули воспоминания детства, как он первый раз увидел Храм. Он вспомнил слова слепого проповедника, который его сопровождал.

– Маловерные, вы верите лишь в то, что находится у вас перед глазами? – кричал он своим гортанным голосом. – Но наступят дни, когда ваши противники вас уничтожат, вас и ваших детей, и они не оставят камня на камне, потому что вы не сумели преодолеть свои раздоры!

Первосвященник отвлекся от воспоминаний и осознал, что все так же стоит на коленях с опухшими от слез глазами, словно тот ребенок, каким он был когда-то. Далекие воспоминания были не из прошлого. Они были окошком в будущее, ответом на его вопрос. И тогда он поднял глаза на пустое место, где стоял Ковчег, и прошептал:

– Благодарю тебя, Господи.

Теперь он знал, чего от него ожидает Невидимый, и ему оставалось лишь переубедить старейшину синедриона, своего тестя Ханаана.

К храмовой аристократии относились шестьдесят семейств, но род Ханаана был самым богатым и влиятельным. Глава рода, семидесятилетний старик с суровыми чертами лица, леденящим взглядом и длинными седыми волосами считался мудрее своих современников. Тонкий политик и абсолютный прагматик, Ханаан ни при каких обстоятельствах не терял самообладания. Этому человеку были не известны такие чувства, как любовь, ненависть, страх и угрызения совести. Вот его-то и предстояло переубедить Каифе.

– Входи, первосвященник, будь как дома, – пригласил его старик, глядя в окно своих покоев. – Иди посмотри, как веселятся люди. Это улучшит тебе настроение.

При свете полной луны было видно, что сотни тысяч паломников, прибывшие из всех уголков империи, заполонили улицы Иерусалима.

– Всех этих людей объединяет лишь вера. И мы, священники, должны поддерживать в них этот огонь.

– И мы должны сделать все, чтобы он не погас, – торжественным тоном вторил ему Каифа.

Ханаан прикрыл окно и присел возле пылающих дров.

– Ты ведь пришел поговорить со мной о статуе, не так ли?

– Да, господин. На карту поставлена судьба нашего народа. Мы не можем оставаться в стороне.