А вместо этого – тишина.

– Да, потом поговорим, – бормочу я своему брату. – Увидимся дома.

Я убегаю, но слышу их удивленные голоса за спиной.

– Он пьян?

– Не знаю.

Я покидаю школу через боковой выход и бегу к парковке. Мне нужно увидеть Хартли и извиниться перед ней лично. Мне нужно, чтобы она простила меня за то, что я втянул ее в эту историю с Фелисити. Я не специально. Мне важно, чтобы она это знала.

Дорога до ее дома занимает совсем немного времени. Но меня, как и вчера, уже кто-то опередил.

С нижней ступеньки я вижу мужскую спину в дорогом сером костюме.

– …вышвырнули из лучшей частной школы страны. Ты позор для семьи Райтов, – говорит мужчина с отвращением.

Это отец Хартли.

Черт.

Я застываю на нижней ступеньке, надеясь, что тут меня не увидят.

– Меня не вышвырнули из школы, – звучит мрачный ответ. – А временно отстранили от занятий.

– За списывание! – гаркает отец Хартли. – Списывание, Хартли! Да что, черт побери, с тобой случилось? Кого я воспитал?

– Я не списывала, папа. Одна девчонка, которая меня ненавидит, подложила ответы в мой шкафчик. Я не обманщица!

– Директор твоей школы – член моего клуба, ты знала об этом? Теперь все мои знакомые и коллеги в курсе твоего маленького скандала. Во время завтрака меня только об этом и спрашивали.

– Кому есть дело до того, что думает кучка старичков из какого-то загородного клуба? – В голосе Хартли звучит отчаяние. – Правда – вот что важно.

– Ради бога! Ты и это проклятое слово! Правда. Довольно, Хартли!

Даже я вздрагиваю от его резкого тона.

– Довольно, – повторяет мистер Райт. – Ты возвращаешься обратно в Нью-Йорк. Сегодня же. Ты меня поняла?

– Нет! – протестует Хартли.

– Да. – Раздается шорох, как будто он что-то ищет в бумагах. – Вот билет. Твой самолет отправляется вечером, в одиннадцать.

– Нет, – снова говорит она, но уже без прежней уверенности.

– Ну ладно. – Помолчав, он продолжает. – Если ты не уедешь, я заберу Дилан из школы и отправлю ее вместо тебя.

– Почему? Ну почему ты все время угрожаешь мне младшей сестрой? Она еще маленькая, папа!

– Ничего подобного. Ей тринадцать, и она уже поддалась твоему влиянию.

– Она принимает лекарства с восьми лет. У нее хрупкая психика, и ты это знаешь. Ты не станешь отрывать ее от семьи.

Мистер Райт как будто не обращает внимания на ее слова.

– Если ты не уедешь из Бэйвью, тогда мы оградим Дилан от тебя, выслав ее за пределы штата. Выбор за тобой.

Я сжимаю кулаки.

– Если я уеду… ты позволишь нам увидеться? – Хартли говорит так тихо, что я едва разбираю слова.

– Если ты сядешь в самолет, то сможешь провести с ней время по дороге до аэропорта.

Вот урод! Аэропорт в получасе езды отсюда.

– Я… я подумаю.

«Нет! – хочется закричать мне. – Не думай ни о чем. Борись с ним!»

– Я заеду за тобой в десять. Мы с Дилан подвезем тебя до аэропорта, где будем улыбаться и махать тебе, пока ты будешь проходить паспортный контроль.

– А если я не поеду с тобой?

– Я все равно отправлюсь в аэропорт, – невыразительным тоном говорит мистер Райт. – Кому-то придется сесть сегодня в самолет. Либо тебе, либо твоей сестре. – Он умолкает. – Я уверен, ты примешь правильное решение.

Я хочу выждать десять минут и только потом постучать в дверь, чтобы дать Хартли время прийти в себя после разговора с отцом и его жестокого ультиматума. Но проходит от силы минуты две, прежде чем дверь распахивается, и из квартиры, спотыкаясь, выходит Хартли.

Если бы я не оставил машину прямо у ее дома, то она вышла бы на середину улицы. А так Хартли чуть не врезается носом в мой пикап.

– Ты выглядишь так, словно напилась или как будто тебя переехал грузовик. – Я протягиваю ей руку, чтобы было на что опереться.

К моему удивлению, она принимает ее.

– Грузовик. Точно, меня переехал грузовик.

– Поехали покатаемся. – Не давая ей времени на раздумья, я усаживаю ее на пассажирское сиденье и пристегиваю ремень безопасности.

– Есть особые пожелания? – спрашиваю я, усевшись за руль.

– Нет, мне все равно. Просто увези меня отсюда. – С меланхоличным выражением лица Хартли прислоняется головой к окну и закрывает глаза.

– Не вопрос! – Я стараюсь вести себя непринужденно. Как будто меня не выворачивает наизнанку. Ненавижу. Ненавижу это чувство. И мне тяжело видеть Хартли в таком состоянии.

Я не задаю ей вопросов, она молчит, и мы едем в полной тишине. Забавно, что тишина может быть оглушающей. Как там она говорила? Только в тишине можно услышать биение сердца. А еще можно услышать, как оно разбивается. Воздух внутри пикапа становится тяжелым и удушающим.

Мы подъезжаем к старому причалу, расположенному недалеко от пирса. Повернув на усыпанную галькой площадку и остановив пикап, я, бросив беглый взгляд на Хартли, замечаю, что она беззвучно плачет. Слезы бегут по ее щекам нескончаемым потоком и, падая, оглушают, как раскаты грома.

Поэтому я и не глушу двигатель. Чтобы не слышать. Хартли сидит рядом и смотрит в окно. Интересно, она что-нибудь видит сквозь эту пелену слез?

Я делаю попытку поднять ей настроение.

– Папа рассказывал, что в семидесятых это было самое крутое место в городе. А я как-то ответил ему, что даже представить себе не мог, что в их средневековье у них были яхты.

Хартли слабо улыбается.

– Пойдем, погуляем у воды.

Я помогаю ей выбраться из пикапа. Теперь причал в ужасном состоянии. Обшивка из кедрового дерева посерела от песка и морской соли. Над водой возвышается только пара мостков. Остальные осели в воду или сломались.

Утро сегодня пасмурное, под стать нашему настроению. Хартли выглядит совершенно разбитой. Меня тошнит. Мы словно двое выживших после взрыва, которые бродят в оцепенении. Но мы хотя бы вместе, это уже хорошо.

Я беру Хартли за руку. Она тут же смотрит на наши переплетенные пальцы с подозрением.

– Почему ты не в школе?

– Потому что я волновался за тебя.

Потому что хочу, чтобы ты простила меня.

И Хартли, как всегда, видит меня насквозь.

– Ты хотел сказать: волновался, злюсь ли я на тебя.

Я глубоко вздыхаю.

Кажется, она снова права.