говорили одновременно. Кто-то плакал. Каролина потрогала свою щеку – пальцы остались сухими. Казалось, все это происходит не с ней. Время то ли замерло, то ли, наоборот, потекло так быстро, что его невозможно было ухватить. На ее столе расплывалось черное пятно. Когда это опрокинулась чернильница? Стремясь устранить непорядок, она судорожно выдвигала ящики стола в поисках ветоши, которой, она знала, там никогда и не было. Сосредоточиться удавалось только на одном: чернильное пятно, его надо промокнуть. Но залить чернила обратно в чернильницу было так же невозможно, как и оживить Хелен.

* * *

Весть о кончине Хелен надломила Каролину. В тот день ее едва не хватил удар. Томас и Джек помогли ей добраться до кровати. Она не вставала с постели несколько дней, почти ничего не ела, и способна была думать только о том, что она потеряла еще одного своего ребенка. Это несправедливо, негодовала Каролина. Дети не должны умирать раньше родителей. Кэрри и Шарлотта приходили проведать ее на следующий день и день спустя. Каролина оставалась безутешна.

После смерти Хелен Каролину дни, недели напролет испепеляло доселе неведомое ей чувство гнева. Эмили. Уильям. И вот теперь Хелен. Она была убеждена, что это Господь наказывает ее. Что на ее семье лежит проклятие. Она боялась, что ей суждено повторить страшную судьбу матери, а еще одну потерю, Каролина знала, она не переживет. Два года каждый божий день она облачалась в черное, в скорбные одежды неизбывного горя.

Первая зима, казалось, тянулась бесконечно. Долгие студеные ночи сливались в одну. Спать она не могла, и хотя помнила, что Томас ей читал, в памяти не отложились ни одна из прослушанных книг, ни один персонаж, ни один сюжет. Наступила весна, потом пришло лето, потеплело, дни стали длиннее, и их надо было прожить, прежде чем повторится тот же цикл.

Труднее всего Каролине было смириться с необратимостью смерти. Смерть – это окончательно и неизменно. Близкие ей люди ушли, ушли навсегда. Вспоминая те мрачные дни, Каролина сама не понимала, как ей удалось их пережить. Правда, она и не жила – просто существовала.

Смерть еще одной дочери, разумеется, заставила Каролину переосмыслить свои приоритеты. Жизнь коротка и тленна, и, по большому счету, какая разница, что кто-то ест не той вилкой или подает не то вино? Да, ее дочь Шарлотта развелась с мужем – ну и что с того? Разве лучше было бы, если бы она всю жизнь была несчастной? В конце концов – разве все эти условности имеют хоть какое-то значение? Возможно, Уильям с самого начала был прав: светское общество – это чепуха. А Каролина строго придерживалась его устоев, не могла себе представить, как можно жить по-другому. Но в самые мрачные моменты она невольно задумывалась, знала ли Хелен, что умрет молодой? Ведь сразу после смерти старшей сестры она сказала: «Раз это случилось с Эмили, значит, и меня ждет то же самое».

Ее милая, ненаглядная, родная Хелен всегда старалась поступать правильно, старалась всех радовать, сохранять мир, но вот была ли она счастлива, о такой ли жизни мечтала для себя? Или она жила так в угоду Каролине, как сама Каролина жила ради своей матери? Эти вопросы не давали ей покоя.

Она не могла исправить прошлое, но теперь поняла, что пора дать свободу детям – всем троим. Пусть усопшие покоятся с миром, а оставшиеся – живут в мире.

Глава 50

Альва

Ньюпорт

На сорок первый день рождения Герцогини Альва решила устроить в ее честь званый ужин в узком кругу. Ничего изысканного, ничего грандиозного. Просто пригласит нескольких друзей и подруг. Настоящих. В последние годы, после кончины мужа, Герцогине пришлось нелегко; она все больше времени проводила в Америке. Иногда она приезжала с детьми, но чаще одна. Альва старалась не осуждать подругу, хотя сама не могла представить, как можно так надолго разлучаться с детьми.

Сама Герцогиня с ужасом ждала своего дня рождения.

– Тут уж и полтинник не за горами, – говорила она. – А после, видит Бог, жизнь и вовсе пойдет на убыль.

Помимо званого ужина, который, как надеялась Альва, поднимет Герцогине настроение, она приготовила ей еще один подарок – новое банджо. Его изготовили на заказ – с перламутровым грифом, позолоченными ладами, резонатором из фанеры орехового дерева с рисунком в виде завитков.

– О, Альва, ну зачем это. Какая прелесть. Просто прелесть. – Герцогиня взяла несколько аккордов. – Какой чудесный тембр. – Она еще раз поблагодарила Альву и убрала инструмент в бархатный футляр.

И это всё? Альва была в недоумении, потом расстроилась. Если бы Герцогиня знала, каких хлопот ей стоил этот подарок, не говоря уже о существенных тратах. Альва считала, что подруга могла бы проявить чуть больше энтузиазма, более восторженно выразить свою благодарность. Думала, та исполнит несколько песен, как обычно она это делала на пикниках. Герцогиня любила играть на банджо и всегда просила слушателей подпевать, пока у нее не уставали пальцы.

Альва объяснила такое поведение Герцогини ее хандрой по поводу дня рождения и старалась не поддаваться разочарованию, но обида не уходила, продолжая ее угнетать. Остаток дня они просто бездельничали дома, потом сходили на пляж и по возвращении стали готовиться к званому ужину.

Герцогиня нарядилась в симпатичное синее платье, украшенное синими перьями и сапфирами. Она вся лучилась, выглядела счастливой и довольной. Видимо, предстоящий званый ужин в ее честь все-таки поднял ей настроение.

К восьми часам вечера все собрались в готическом зале. Стоял жаркий душный вечер, и все двери были распахнуты настежь. Гости перед ужином потягивали аперитивы. Альва невольно отметила, что Герцогиня и Оливер сидят почти вплотную друг к другу. Он что-то сказал, она рассмеялась. И было в этом что-то интимное, словно его шутка могла быть понятна только им двоим. Альва отвернулась, ведя светскую беседу с Кошечкой и Офелией, Пенелопой и Лидией, но на душе у нее скребли кошки. Она поверить не могла, что ревнует к Герцогине.

Альва сознавала, что, пожалуй, была бы меньше расстроена, если бы подруга более искренне обрадовалась ее подарку – банджо. Да, в ней все еще говорил гнев, и Альва пыталась убедить себя, что этот взрыв эмоций связан именно с банджо, а не с чем-то еще. Но дело было не только в банджо. Альве не нравилось поведение Герцогини. Она стала другой, причем уже довольно давно. Герцогиня снова и снова оскорбляла чувства Альвы: не отвечала на письма, критиковала меблировку Мраморного особняка, высмеивала Альву за то, что она заказала портрет у французского художника Каролюса-Дюрана. Она как будто испытывала их дружбу на прочность. Узы дружбы, всегда связывавшие их, натягивались все туже и туже, вот-вот порвутся.[31]

Сославшись на то, что ей якобы нужно кое-что проверить на кухне, Альва покинула гостей. На самом деле ей не хватало воздуха, нужно было побыть одной, чтобы успокоиться, взять себя в руки. Она заглянула к детям и, спустившись на нижний этаж, заметила, как из затемненного алькова выпорхнула Герцогиня; одно из синих перышек оторвалось от ее платья и заскользило по полу. Почему-то именно это перышко сильно огорчило Альву. Она ожидала, что вот-вот вслед