лакая воду и пожирая еду из индивидуальных мисок. Один из маленьких пойнтеров переел мяса и заснул под столом. Не считая пустячных недоразумений – один возбудившийся спаниель попытался спариться, а разволновавшийся колли обделался, – Собачий бал произвел фурор, и его обсуждал весь город.

Трудно представить, чтобы какое-то событие могло превзойти такой успех, но мы знаем, что грядет нечто более грандиозное.

Глава 54

Альва

Было время, когда пресса обожала и восхваляла Альву. Но это осталось в прошлом. Те самые люди, которые создали ей репутацию и помогли закрепить свое положение в обществе, теперь первыми поливали ее грязью. Она глазам своим не верила, читая то, что о ней писали: алчная, безжалостная, аморальная лгунья. Газеты настоятельно рекомендовали другим женщинам не брать с нее пример, утверждая, что «это уничтожит институт брака и нанесет непоправимый вред институту американской семьи».

Альва вняла совету Мэйми и Тесси и перестала посещать светские мероприятия, не решаясь показываться на публике. К тому же, ее вообще перестали куда-либо приглашать.

Оливер говорил, что ее изгнание из общества его совершенно не волнует, и Альва была склонна ему верить. Он готов был уехать с ней в Европу и там дожидаться, пока страсти здесь утихнут, или же проводить вместе с ней ночь за ночью в особняке. Он просто хотел быть с Альвой. Ему было неважно, что она больше не светская львица. Но сама Альва тяжело переживала опалу. Она поддалась унынию, почти целыми днями валяясь в постели, даже в столовую не спускалась, хотя прежде обычно всегда обедала вместе с детьми. Порой она задавалась вопросом, а стоило ли вообще затевать этот развод, не лучше ли было бы оставить все как есть: жила бы себе в браке, как жила. Однако она зашла слишком далеко, репутация уже была подорвана.

Однажды Альву в Petit Chateau навестили ее сестры, даже Джулия приехала. Они суетились вокруг нее, пытались приободрить, отвлечь от тяжелых мыслей.

– Когда ты последний раз выходила из дома? – спросила Дженни.

– Надевай шляпку и перчатки, – велела Армида. – Пойдем с нами.

– Куда?

– Увидишь, – ответила Джулия, беря ее за руку.

Они не сели в экипаж, пошли пешком через южный Манхэттен, пересекая улицы, на которых она никогда еще не бывала – Перл-стрит, потом Довер. Район был грязный: всюду кучи навоза, летает мусор, на мостовых играют чумазые дети. Разбитые каменные тротуары поросли мхом, в воздухе висит гарь сожженных листьев.

Наконец они остановились перед ветхим зданием, облицованным покрытым копотью известняком; на торце расплывалось ржавое пятно от лопнувшей трубы. Они вошли в дом, и их повели вниз, в комнату, где было много мужчин и женщин. Все сидели на длинных жестких скамьях. Кедровый аромат перебивал запах сигар, хотя Альва не заметила, чтобы кто-то курил. Перед сидящими выступал мужчина. Он говорил о восьмичасовом рабочем дне и отдавал распоряжения о проведении акции протеста, намеченной на следующий день.

Альва рассматривала собравшихся и особенно пристально женщин. Лица у всех были огрубелые, под воспаленными глазами темнели круги. Наверно, это горничные или белошвейки, работавшие в тесных помещениях на фабриках, предположила Альва. Если они ратуют за восьмичасовой рабочий день, думала она, то по сколько же часов они работают сейчас? Она представила, как они сутками стоят на ногах или – того хуже – ползают на коленях, оттирают полы, убирают за богатыми хозяевами. Ее кольнул стыд – словно она была их врагом. Но она также испытывала воодушевление, потому что эти люди не бездействовали, жалея себя. Они не были жертвами. Они боролись. По крайней мере, пытались хоть что-то делать.

– И вы хотите сказать, что подобные собрания проходят по всему городу? – спросила сестер Альва по дороге домой. – Вы заметили, как у всех горели глаза?!

– Во-от, – рассмеялась Джулия. – Жизнь – это не только твои снобистские званые ужины и скучные балы. Она гораздо богаче.

Всю следующую неделю Альва вместе с сестрами посещала поэтические чтения и лекции на самые разные темы – от уничтожения монополий до суфражизма. На ее взгляд, все это было очень любопытно, даже увлекательно. Словно она вскарабкалась на стену и заглянула через живую изгородь в некий новый мир, который был на подходе, предлагая совершенно другие возможности.

Потом сестры одна за другой разъехались, кто в Мобил, кто – в Нью-Джерси, кто – в Бруклин. Без них Альва снова приуныла, скатилась в непроглядную бездну.

Шли дни, недели. Альва осознала, что жизнь продолжается, общество прекрасно обходится без нее. Читая про светские развлечения, она невольно задавалась вопросом: а помнят ли люди, что это ее бал-маскарад, который она дала более десяти лет назад, положил начало традиции тематических балов. Понимают ли они, что это ее гений, ее изобретательность послужили для них источником вдохновения?

Газеты с упоением описывали эти светские приемы. Если на первой полосе каждого издания печатались новости о губительном экономическом кризисе, то колонки светской хроники целиком и полностью посвящались грандиозным увеселительным мероприятиям. Читая о пышных балах и пиршествах, Альва представляла простых людей, которые теснились в трущобах и доходных домах и были не в состоянии прокормить себя. Модным туалетам и вакханалиям американской аристократии на страницах газет отводилось куда больше места, нежели анархистам и популистам, критикующим богатых и акцентирующим внимание читателей на всевозрастающем неравенстве между классами имущих и неимущих.

Альва с иронией отмечала, что, по мере того, как ширилась пропасть между бедными и богатыми, грань, отделявшая никербокеров от нуворишей, становилась все тоньше. Чем усерднее миссис Астор старалась сохранить эту грань, тем ретивее такие женщины, как Альва, подталкивали две половины общества к слиянию. Они превращались в монолит: высшее общество объединялось против враждебных недовольных народных масс.

Наблюдая за происходящим со стороны, Альва определила, что общество вступает в совершенно новый этап расточительства; даже самые богатые вряд ли сумеют выдержать взятый темп. Не исключено, что излишества, которым они с остервенением предаются, в конечном итоге приведут их к краху.

* * *

Спустя несколько недель, едва Альва, пропахшая навозом и лошадьми, которых она чистила, вернулась в дом из конюшен на заднем дворе, дворецкий доложил, что ее желает видеть некая дама.

– Ради бога, прости мне мой внешний вид, – извинилась Альва, отряхивая руки, – я не ждала гостей.

– Ой, да ладно тебе, это всего лишь я.

«Всего лишь я» была леди Пэджит.

– Сто лет тебя не видела, – сказала она, одной рукой обвивая Альву за талию. Вдвоем они прошли в гостиную.

– Да я теперь боюсь нос из дома высунуть, – объяснила Альва, усаживаясь рядом с гостьей. – Поэтому с удовольствием тебя послушаю. Ну давай, рассказывай обо всем, что я пропускаю.

Леди Пэджит рассмеялась и, звеня браслетами, словно колокольчиками, опустилась в кресло «бержер» с обивкой из золотистого бархата.

– Ну, про Лошадиный бал в «Шерриз» ты наверняка слышала.

Да, Альва об этом читала.

– Кто бы мог подумать, что один из роскошнейших ресторанов Нью-Йорка будет принимать лошадей!

– Их потчевали черной икрой – целое корыто навалили; в седельной сумке у каждой лошади лежало по бутылке шампанского с хрустальным бокалом, – сообщила леди Пэджит. – Началось все чудесно, но… – она развела руками, – вот беда: официанты не успевали убирать