— А вы что здесь делаете? Я же просил вас подождать, сказал вам, что за вами придут.

— Что за хрень вы несете? Никто за нами не пришел. Мы там проторчали несколько часов, бились об стенку головами, Синт, мать ее так, в такт нам стучала по двери, Собачник скулил о своем гребаном конце света, а Лакомка тискал себя, рассматривая ту гадость, которую вы ему дали. Да за кого вы себя держите, мать вашу?

Выучка, Сэд, выучка. На критических этапах средотерапии важно, чтобы постороннее вмешательство было сведено к минимуму.

— Послушайте, Клинок, я вижу, что вы расстроены, и у вас есть все основания быть расстроенным. Но лучшее, что мы можем сейчас сделать, — это подумать, как нам быстро и безопасно вернуть всех вас в Душилище.

Разрядка, Сэд, разрядка. Но Клинок завелся.

— Это не я расстроен. Что там с тем несчастным парнем по соседству…

— А что с ним, Клинок?

— Что с ним? Я вам сейчас расскажу, что с ним… — Клинок подошел ближе, брызжа слюной мне в лицо.

— Этот парень в жутком состоянии, если вы не знаете. Он весь, абсолютно весь перемазан машинным маслом, оно стекает у него с зубов, да боже мой, он весь в масле. И он даже подняться не может, все ползает там под этой гребаной игрушечной машиной. И воет как сирена, все время голосит про какого-то парня, которого зовут Джейк… он совсем с катушек слетает, у него крыша едет, а виноваты в этом вы…

— Послушайте, Клинок. Вам необходимо успокоиться и выслушать меня. Человек, о котором вы говорите, Дичок, — очень болен. Он здесь находится для наблюдения и, надеюсь, для излечения. Раньше у него была очень тяжелая жизнь, а его пребывание здесь — начало долгого процесса, который поможет ему выздороветь, поможет наладить его жизнь. Важно, чтобы вы не вмешивались в процесс лечения. Это все равно что… как бы вам сказать… все равно что резко перевести больного с одних лекарств на другие, безо всякого предупреждения. Понимаете, о чем я говорю?

— Какое, к чертям собачьим, лечение? Нет тут никакого лечения, не вижу я его. Я вижу только бедолагу, который валяется на полу, весь в грязи, посреди всей этой хреновой цветомузыки с машиной, и надрывает себе душу.

— Вы ничего не понимаете. Путь к его исцелению — это сложный и деликатный процесс.

— Сейчас вы сами ему об этом расскажете…

— Это еще что…

Через сухой лед ко мне пробирались Синт с Лакомкой. Они полуволокли-полунесли Дичка. В одном Клинок оказался безусловно прав: Дичок был весь перемазан машинным маслом, которым я облил его половину зала. Кожа Дичка будто поменяла этническое происхождение, черты лица с трудом опознавались. На его почти голом теле виднелись порезы, и в нескольких местах черное масло смешивалось с алой кровью. Среда породила весьма экстремальную реакцию, и, разумеется, я молча радовался этому сразу по нескольким причинам, но одновременно и досадовал, что направление процесса, течение действия сейчас ускользает от меня. Средотерапия не всегда проходит легко, хотя и имеется множество примеров тому, как последовательность событий приводит к изящно оформленным заключениям. Да, иногда афоризмы медиков оказываются справедливы. Чем хуже, тем лучше. Без боли нет лучшей доли. Мне нужно быть здесь, с Дичком, мне необходимо сейчас быть здесь, навострив уши, и стать для него тем, кто ему нужен. Я должен сделаться его советником, другом, Джейком, отцом, Иохимом или как его там. Я, как средотерапевт, должен сыграть для него требуемую роль. Настала пора вмешаться, среда сработала, и регрессия Дичка служила тому подтверждением. Я не нуждался в подсказчике, который махнул бы красным флажком и скомандовал: ДАВАЙ! Я сам знал, что мне нужно окунуться в его прошлую жизнь, чтобы у него появился шанс будущей.

Я попытался вырваться из проволочных пут, стягивавших мне обе руки, и высвободить ноги, но тут Щелчок притащил к хижине дверь и приладил ее на место всего в нескольких сантиметрах от моего лица.

— НЕТ! — заорал я на него, когда он стал прикручивать края двери к стенам металлического домика.

— Не сейчас.

Сквозь проволоку я увидел, как вокруг меня собирается четверка пациентов из Душилища. Синт просовывала пальцы сквозь проволочную решетку, а Собачник с Лакомкой наблюдали, как Клинок прижимается лицом к проволоке.

— А ну-ка, Клинок, уберите эту дверь и помогите мне развязаться.

— Ну уж нет, не буду. Мне же нельзя вмешиваться в процесс лечения, разве вы забыли?

— Неужели вы не видите, что здесь происходит… Клинок… Клинок?…

Я услышал голос Дичка.

— Выходите и убирайтесь, вот что у меня на уме, выходите и убирайтесь, чтобы я мог найти дорогу домой, чтобы я мог найти ту комнату, где Джейк лежит и улыбается.

Я увидел, как Джози прижимается лицом к проволоке, стоя бок о бок с Клинком. Ее бритая голова упиралась в металл. В руках она держала тетрадь с ручкой вроде тех, которыми я пользовался, когда измерял ширину ее бедер, когда подсчитывал волоски у нее под мышками. Она быстро что-то писала, и, сколько бы я ни пытался увидеть ее в светло-зеленом платьице, сколько бы ни пытался забраться вместе с ней в ванную, сколько бы ни пытался посветить ей фонариком между ног под одеялом, — все впустую, ничего не менялось. Она не смотрела на то, что пишет, не сводила с меня глаз, даже когда между нею и Клинком протиснулся Дичок и маслеными руками ухватился за проволоку.

— Я все ждал у себя в комнате, но ничего не происходило, только посторонние шумели. А он не возвращался. Вы знаете, доктор, что это такое — ждать по-настоящему? Вся жизнь зависла в напряжении, а я завис в той жизни, которую оставил мне отец. И Иохим. Да, и Иохим. Большие руки, большие пальцы, все большое. Ты еще хочешь? — спросил он меня. И я сказал, что нет. Нет, я больше не хочу.

Один из наиболее сложных вопросов неудавшейся средотерапии — это как завершить сеанс. Принимать решение должен сам психотерапевт, на свое усмотрение.

Щелчок протиснул связки фонариков через щели в проволоке, так что я перестал различать что-либо, помимо их разноцветного миганья. Я слышал, как вокруг меня шепчутся пациенты из Душилища, раздаются визгливые звуки джунглей, со скрежетом тормозит автомобиль (это кончилась запись), слышал траурные завывания Дичка прямо над ухом, и Джози, конечно же, Джози. Ей каким-то образом удалось протиснуть голову между рядами проволоки, так что ее лицо, отсвечивавшее красными, синими и зелеными отблесками, оказалось напротив моего. Я закрыл глаза и почувствовал у себя на губах ее поцелуй, а в ушах — ее голос:

Эксперимент окончен, Кертис.

Первое правило психотерапии гласит: пациент уже знает, что с ним не так.

Второе правило психотерапии гласит: в здоровом теле далеко не всегда обитает здоровый дух.

Третье правило психотерапии гласит: никогда не доверяй словам пациента.