Затем он опустил ее, так что ступни вновь почувствовали ворс ковра, и наклонился, заставляя ее пригнуться над столом. Он накрыл ее пальцы, отчаянно вцепившиеся в край столешницы, ладонями. На обнаженное плечо ее капал его пот.

– Кто я? – Его голос, такой низкий, утробный, звучал у самого ее уха, заставляя сжиматься мышцы лона.

– Герцог.

– Который герцог?

– Восьмой герцог Халфорд, ваша светлость.

Все ее тело сотрясала дрожь. Его член у нее внутри был такой большой, такой твердый. Почему он остановился? Она качнула бедрами, подталкивая его к действию, но он не поддавался, оставаясь столь же твердым, сколь неподвижным.

– Все титулы. Назови их все.

О боже!

– Я не помню.

– Зато помню я, никогда не забываю. Даже тогда, когда так глубоко в тебе и так хочу кончить, что боюсь взорваться. – Бедра его сжались и разжались. – Ты понимаешь?

И тогда он возобновил движение. На этот раз не в таком быстром темпе, но с неослабевающей силой, с беспощадной глубиной. Он вонзался в нее с такой мощью, что она вскрикивала при каждом толчке.

– Грифф! – взмолилась она.

Этот «урок послушания» был столь же возбуждающим, сколь и изнуряющим. Когда они были вдвоем, Полина предпочла бы, чтобы он забыл обо всех этих разделяющих их тридцати трех ступенях общественного устройства английского общества, но он не мог, а значит, не могла и она. От правды не сбежишь.

– Я герцог Халфорд, – сказал он и с силой толкнул себя в нее.

Она закрыла глаза, стараясь не заплакать. Слишком много всего для нее одной: эмоций, острых ощущений, а еще безнадежности, ее особенно.

– Я маркиз Уэстмор.

Толчок.

– Еще я граф Редингем. Виконт Ньютроп. Лорд Херефорд.

Толчок. Толчок. Толчок.

– И я твой раб, Полина.

«О, пощади!»

Она всхлипнула – на этот раз без притворства. Не смогла удержаться.

Он замер. Он был в ней на всю глубину. Он наполнял ее, он поднимал ее. Он вытачивал ее под себя, под свое желание. Когда они расстанутся, она всегда будет ощущать пустоту там, где он оставил свой след.

Голос его изменился, в нем не осталось ничего, кроме острой потребности быть услышанным и принятым.

– Ты слышишь меня? Ты мне веришь сейчас? Между нами могут быть сотни титулов и рангов, и я ни один из них и в грош не ставлю. Я весь, каждой веной, каждой кровинкой, изнемогаю от желания. Я хочу тебя, слышишь?

Он выпрямился, увлекая ее за собой. Спиной она прислонялась к его груди. Прижимая ее к себе одной рукой, другой он ласкал ее там, внизу, прокатывая между пальцами ее набухший бутон. Дрожь экстаза пробивала ее всю, до пальцев ног.

– Посмотри на меня, – шептал он хрипло. – Поцелуй меня.

Она исполняла все его просьбы, исполняла с радостью. Его язык хозяйничал у нее во рту, член наполнял ее лоно, а пальцы были как раз там, где нужно. Он дарил ей все, о чем она могла мечтать, и даже больше того.

Ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось, хотелось оставаться на вершине блаженства. Но он знал, чего добивается, и, не спрашивая ее желания, привел к тому, что уже через несколько мгновений все тело ее содрогалось.

Он ускорил темп, мощные толчки его бедер заставили ее приподняться на цыпочки, а там и вовсе ступни ее оторвались от земли, как уже было раньше. И тогда он, уткнувшись лицом ей в волосы, застонал словно раненый зверь, и сквозь стиснутые зубы свистящим шепотом процедил:

– Я не забываю, кто ты, и знаю, кого хочу – тебя. Так чертовски сильно хочу…

Он успел выскользнуть из нее до того как излился. И, глядя на него, Полина испытывала законную гордость.

Потом он обнял ее: так крепко, что она едва не задохнулась, но Полина была готова терпеть что угодно – лишь бы он был рядом.

Не размыкая объятий, он переместился в кресло и усадил ее к себе на колени. Так они и сидели, прижавшись друг к другу, потные, изможденные, и Грифф гладил ее по волосам.

Полина уткнулась лицом ему в рубашку.

– Грифф, это было…

– Я знаю, знаю. Так и было. Я бы даже не стал отрицать, что горжусь собой.

– Вам есть чем гордиться.

Грудь его поднялась и упала – он глубоко вздохнул.

– Я бы не прочь прокатиться до Пиккадилли и там дождаться, пока кто-нибудь не спросит меня: «Как поживаете?» – все лишь затем, чтобы ответить: «Я только что получил ни с чем не сравнимое удовольствие, спасибо, что спросили».

Полина засмеялась и, подыгрывая ему, продолжила диалог, взяв на себя роль случайно встреченного знакомого.

– Ни с чем, ни с чем? Правда?

– Правда. И рекорд продержится по меньшей мере до сегодняшнего вечера. – Он потерся носом о ее шею. – Полина, каждый раз с тобой у меня лучший в жизни.

И сколько им еще осталось? Всего ничего…

И тогда, словно наглядно демонстрируя быстротечность времени, о которой только что подумала Полина, раздался бой часов, лежавших на приставном столике. Вспомнилось, что она уже видела их в библиотеке, в разобранном состоянии.

– Так вы все-таки их починили…

Он чуть прихватил губами мочку ее уха.

– Смотри.

Из маленького окошка появились крохотные фигурки: солдат и барышня. Передвигаясь отрывисто, толчками, они поклонились друг другу, встали в исходную позицию для вальса и, сделав всего три оборота, с поклоном вернулись в свой часовой домик.

– О, какая прелесть!

– Мне тоже нравилось смотреть на них, когда я был мальчиком.

Полина почувствовала нотки меланхолии в его голосе. Не надо быть слишком проницательной, чтобы догадаться, о чем он подумал. Видимо, он раньше мечтал, чтобы и его отпрыск, однажды увидев маленькое представление, почувствовал его магию, а теперь, убедив себя в том, что у него не будет потомства, грустил о несбывшейся мечте.

Полина обняла его за талию и положила голову на плечо, слушая, как бой часов перекликается со стуком его сердца.

– Я думаю подарить их воспитательному дому. Может, повеселят детишек, попавших в лазарет.

– Непременно повеселят.

– Ну что же, попрошу мать, чтобы взяла их с собой, когда поедет туда в следующий раз.

Полина поерзала у него на коленях и сказала:

– У меня есть мысль получше.

Возможно, сама идея и принадлежала Полине, но ее осуществление полностью взял на себя Гриффин, решив отказаться от традиционного обхода помещений воспитательного дома, который справедливо считал напрасной тратой времени.