Теперь, какие бы ни поступали слухи, Зосима трясся все сильнее, поскольку говорилось, что всех сподвижников Андроника, кого удавалось поймать, толпа истребляла на месте. С другой стороны, и Баудолино с друзьями считали неосторожным именно в это время забираться в коридоры Буколеона. Поэтому, не имея иных занятий, кроме питья и еды, компания просидела еще несколько дней в Катабате.

Затем им донесли, что Исаак оставил Буколеон и переместился в резиденцию Влахерн на самой северной окраине города. Буколеон, следовательно, охранялся менее тщательно, а поскольку он был уже разграблен, вряд ли там оставалось много народу. Именно в этот день Андроника сумели догнать у берегов Эвксинского Понта и доставили к Исааку. Придворные встретили его пощечинами и пинками, вырвали ему бороду, выбили зубы, побрили голову, потом отрубили правую руку и бросили в тюрьму.

При этом известии чернь возликовала и заплясала на всех углах. Баудолино подумал: такая сумятица способствует их походу в Буколеон. Зосима возражал, что его могут узнать, но друзья порекомендовали ему не бояться. Вооружившись подручными средствами, ему обрили и голову и бороду, а он скулил, утверждая, что опозорен, лишившись знаков монашеского достоинства. И правда, в лысом, как яйцо, виде Зосима предстал практически без подбородка, с выпяченной верхней губой, островерхими песьими ушами, так что, заявил Баудолино, стал похож скорее на Чикинизьо, городского александрийского дурачка, который бегает по улицам, неприлично приставая к девицам, нежели на зловещего черноризца, каковым почитался до тех пор. Чтобы скрасить незавидный результат, они намазали Зосиму румянами, после этого он приобрел вообще педерастический облик. В Ломбардии за таким ходили бы толпою мальчишки, дразня и кидая в него гнильем. В Константинополе же подобные фигуры были так же обычны, как, скажем, в Александрии разносчики сыра и молока.

Идя через весь город, они видели, как на паршивом верблюде везли Андроника, полуодетого, обгаженного хуже того верблюда. На обрубок правой руки была намотана кровавая грязная тряпка. Все лицо в засыхающей крови: ему только что выкололи левый глаз. Вокруг гудела стаей низкая чернь, все ничтожества, незадолго до того славившие Андроника как императора и автократа. Колбасники, кожедеры, подонки и кабацкая голь, будто мухи на конский навоз, слетались надругаться над прежним властителем: и били дубинками по голове, и впихивали ему в ноздри бычье дерьмо, и терли его по лицу губками, пропитанными мочою, и протыкали спицами ноги. Самые добросердечные просто кидали в него камни, обзывая связанного бешеным псом и сукиным сыном. Из окна притона какая-то потаскуха вылила ему на голову ведро кипятку. Затем толпа дошла уже до неистовства. На Ипподроме его стащили с верблюда и привесили за ноги к двум колоннам, что высятся возле статуи волчицы, кормящей сосцами Ромула и Рема.

Андроник проявил себя лучше, чем его мучители. Он не жаловался. Только бормотал: «Кирие элейсон, кирие элейсон» и спрашивал, зачем они так ярятся на сломанный тростник. Повешенного, его совсем обнажили, один из толпы ножом отсек его мужской член, другой воткнул копье в рот, дойдя до кишечника, а третий в это время колом протыкал его от зада до брюха. Поучаствовали в забаве и латиняне: эти плясали вокруг казнимого, пробуя на нем сабельную рубку и срезая каждый раз по ошметку мяса. Надо сказать, что только они, в сущности, и имели основания для мести, если вспомнить, что Андроник выделывал недавно над их соплеменниками. Напоследок несчастный нашел в себе силы поднести ко рту правую культю, будто собирался испить своей крови, столь обильно терявшейся. Тут он и кончился.

Чтоб не смотреть на такое позорище, Баудолино с друзьями поспешили к Буколеону, но уже издалека сумели понять, что попасть во дворец нельзя. Исаак, решив: довольно грабежей, расставил около дворца охранников, и всех пытавшихся прорваться через кордон эти охранники уничтожали без предупреждения.

— Ну, ты иди туда все равно, Зосима, — сказал Баудолино. — Ничего трудного. Возьмешь карту и сюда к нам ее вынесешь.

— А если мне горло перережут?

— Ах, не пойдешь? Мы перережем тебе горло сами.

— Подобное самопожертвование имело бы смысл, если бы карта была во дворце. Но во дворце этой карты нет.

Баудолино поглядел на него, не в силах вообразить подобную степень нахальства. — О, — проревел он затем, — теперь ты наконец говоришь искренне? А почему до сей минуты врал?

— Выигрывал время. Выигрывать время — это не грех. Для честного схимника грех — это терять время.

— Так. Убивать его надо сразу на месте, — сказал Поэт. — Лучшей обстановки не найдем. В такой горячке никто не обратит внимания. Договоримся, кто его удавит, и решен вопрос.

— Минуточку, — запротестовал Зосима. — Господь наущает нас, как воздерживаться от неподобных деяний. Я лгал, это правда, однако лгал во имя блага.

— Чьего? — гаркнул Баудолино, едва владея собой.

— Моего, — отвечал Зосима. — Я имел право оборонять собственную жизнь, поскольку вы злоумышляли на нее. Схимнику, подобно как и херувимам и серафимам, надлежит быть исполнену очей, кольми паче (так я толкую высказывания святых пустынножителей) надлежит проявлять прозорливость и хитроумие по отношению к врагу.

— Да ведь пустынножители писали о враге дьяволе, а не о нас! — надрывался Баудолино.

— Демонские стратагемы многоразличны. Вражья сила проявляется во снах, создает галлюцинации, хитроумно искушает нас, преображается даже в ангелов света и щадит, навевая обманчивое спокойствие. А вы бы что делали на моем месте?

— А ты сейчас что будешь делать на своем месте, поганый greculo? Как убережешь свою ничтожную жизнь?

— Я? Для этого я скажу правду, как это мне свойственно. Карта Космы безусловно существует. Я ее видел собственными глазами. Где она — это мне неизвестно. Но клянусь, что она запечатлена вот тут, у меня в памяти. — Он лупил себя кулаком по лбу, на этот раз не прикрытому патлами. — Я могу перечислить день за днем расстояния, отделяющие нас от страны Пресвитера Иоанна. Слушайте. Я, как вы понимаете, не останусь в этом городе. Да и вам тут оставаться нет причины. Нет причины, поскольку вы пришли сюда за мною. Так вот я! И за картой, а карту вам не достать! Если вы меня убьете, получится, что вы не достали ничего. Если вы возьмете меня с собой, то клянусь пресвятыми апостолами, буду рабом вам и все дни своей жизни посвящу разработке вашей подорожной, той, что вас доведет пряменько до земель Пресвитера. Сохраняя мне жизнь, вы не теряете ничего, кроме лишнего пайка на мою долю. Убивая меня, вы теряете все. Выбор, кажется, ясен.

— Это самый бесстыжий бесстыдник, какой мне попадался за всю мою жизнь, — произнес тогда Борон. Остальные согласились с этой характеристикой. Зосима кротко ждал выводов. Рабби Соломон завел было обычное: — Святой, Он благословен, Творец… — Но Баудолино цыкнул: — Хватит иносказаний. Мы достаточно слышим их от этой гниды. Гнида он, но говорит дело. Придется тащить его с собой. Не возвращаться же к Фридриху с пустыми руками. Он подумает, будто мы просадили его золото на услады Византии. Возвращаться, так уж лучше с пленником. А ты, Зосима, поклянись, поклянись мне, что не замышляешь нового фиглярства!