Поездка в Константинополь была довольно опасной, поскольку всего немногими годами раньше, и как раз по наущению Андроника, еще не захватившего полную власть, обитатели города восставали против латинян, живших между ними, и замучили немало, а пограбили и выслали на Принцевы острова вообще без счету. Ныне, по слухам, венецианцы, генуэзцы и пизанцы снова имели право селиться в Константинополе, поскольку были полезны для благоденствия империи. Но Вильгельм Второй, король Сицилии, двигался с войском на Византию. Для greculi латинянином был любой провансалец, алеман, сицилиец или житель Рима; греки не проводили различий. Так что разумнее всего было отплывать из Венеции под видом каравана купцов, шедшего (идея Абдула) с Тапробаны. Где находится Тапробана, не мог знать никто. И никто из византийцев, безусловно, не мог знать, на каком языке там говорят.

Баудолино переоблачился в персидского вельможу. Рабби Соломон, который и в Иудее выглядел бы таким евреем, что дальше некуда, взял на себя роль судового врача, нацепив прекрасную темную накидку с золотыми зодиаками. Поэт стал турецким барышником, небесно-голубой кафтан, а Гийот сошел бы за ливанца, из тех, кто одевается в отрепья, но прячет кошель золотых. Абдул побрил себе голову, чтоб не торчала рыжина. Тем самым он преобразился в высокопоставленного евнуха, со слугой Бороном.

Что до общего языка, они приняли решение употреблять воровской говор, который выучили в Париже и в котором знатно понаторели: из чего видно, как усердно занимались они науками в те блаженные деньки. Непонятное даже парижанам наречие шаромыг на слух византийцев должно был великолепно сойти за язык Тапробаны.

Из Венеции отплывали в начале лета. Причалив к берегу в августе, они узнали, что сицилийцы захватили Фессалоники и, может, роятся уже у северного берега Пропонтиды. Поэтому, войдя в пролив самым поздним вечером, капитан предпочел проследовать вдоль правого берега, а оттуда повернуть на Константинополь, будто судно идет из Халкедонии. Чтобы скрасить для пассажиров удлинившийся маршрут, капитан пообещал великолепный вид на пристань. Потому что, говорил он, Константинополь так и должен открываться: спереди и в первых лучах солнца.

Когда Баудолино с товарищами вышли на палубу на рассвете, первое их чувство было разочарованием, ибо суша затянулась густой занавеской тумана. Но капитан обнадежил: это-де и требуется, медленно приближаться к городу, глядя, как водяной пар, который тем временем начинал окрашиваться розовой зарей, побледнеет и постепенно выветрится.

Еще час приближения к рейду и капитан навел палец на беленькое пятнышко. Это оказался купол. Купол выглянул из тумана… скоро в парном молоке стали различаться на набережной и колонны, и фасады дворцов, и цвета окраски фасадов… Колокольни розового колера. Между ними, внизу, крепостные башни и зубцы. В высоте неожиданно нарисовалась огромная светлая тень. На ее фоне отрывались и улетали в высоту клочья водяного дыма, и вот наконец во всем своем блеске, во всей соразмерности посверкивая под солнцем, навершие Святой Софии, будто мираж, из небытия.

С тех пор и без перерыва все было сплошным откровением. Из марева выникали новые каланчи и купола. Это было торжество зелени, золотых колонн, белых перистилей, розового мрамора, это была роскошь императорского дворца Буколеона, с кипарисами в разноцветном лабиринте висячих садов. Потом судно вошло в Золотой Рог. Для них отпустили, а потом снова натянули цепь, загораживавшую гавань. Белая башня Галаты возвышалась по правой руке.

Баудолино рассказывал с воодушевлением, а Никита с печалью слушал о красоте Константинополя, то есть о бывшей его красоте.

— Ах, этот город жил так порывисто, — говорил Баудолино. — Сразу после приезда мы поняли, что повсюду волнения. На Ипподроме мы видели казнь противника василевса.

— Андроник как обезумел. Ваши сицилийские латиняне предали огню и мечу наши Фессалоники. Андроник вроде начал укреплять Константинополь, но быстро позабыл об опасности. Снова предался рассеянной жизни, говорил, что от врагов оберегаться не надо, и отправлял на плаху тех, кто мог бы помочь ему. Он бежал от города с проститутками и наложницами, запрятывался в долины, в леса, как это делают звери, за ним следовали любовницы, как следуют за петухом куры, за Дионисом вакханки. Чтоб стать богом пьянства, ему оставалось только облечься в кожу оленя и в платье шафранового цвета. Он видел одних флейтистов и гетер. Растленный, как Сарданапал, похотливый, как каракатица, он еле справлялся с истощением от собственной необузданности, и, чтоб усилиться, даже поедал отвратительное нильское чудовище, род крокодила, по слухам способствовавшее эякуляции… Но мне бы не хотелось, чтобы ты полагал его негодным господином. Он много полезного сделал. Сократил произвол сборщиков податей. Издал эдикты, запрещающие потопление в портах терпящих бедствие кораблей с целью их разграбления. Восстановил старый подземный акведук. Привел в порядок церковь Сорока Великомучеников….

— Был добродеем…

— Я этого не говорил. Речь о том, что василевс может использовать свое владычество для добра, но для удержания владычества он вынужден творить зло. Ты тоже жил при властелине. Ты тоже видел, что власть бывает и благородной, и вспыльчивой, и лютой, и попечительной об общественных благах. Чтоб не грешить, царям следовало бы уединяться на вершины столпов, как делали святые схимники. Но ныне схимнические столпы уже превратились в руины.

— Я не вступаю с тобой в спор о том, как нужно было управлять этой империей. Империя-то ваша. По крайней мере до сих пор была вашей. Вернусь к рассказу. Мы поселились тут, у этих наших генуэзцев. Как ты уже догадался, именно они были моими бесценными осведомителями. Не кто иной как Бойямондо принес однажды весть, что вечером василевс направится в старинную крипту Катабаты для проведения гаданий и волшбы. Чтоб настичь Зосиму, это был верный случай.

Спустился вечер. Все двинулись к Константинову валу, вернее к маленькому дому около храма Всех Святых Апостолов. Бойямондо доложил, что из домика есть вход в крипту, нет нужды проходить через церковь монастыря. Он открыл им дверь, провел по нескольким скользким ступенькам и доставил в коридор, где были вонь, плесень и сырость.

— Вот, — сказал Бойямондо. — Пройдете вперед и будете в крипте.

— А ты?

— А я не охотник спознаваться с мертвецами. Спознаюсь охотно с живыми, в случае если они бабского пола.

Дальше они шли одни. Низкое подземелье, везде триклинии, неопрятные кровати, кубки брошены на землю, грязная посуда, остатки кутежей. Было видно, что сладострастник Зосима не только с усопшими спознается в этих стенах, но и с теми, кого предпочитал Бойямондо. Однако вся эта оргиастическая утварь была спешно упрятана и вброшена в завалы и углы. Сегодня Зосима назначил сходку с василевсом, чтобы знакомить его с покойниками, а не с потаскухами. Потому что, известно, пояснил Баудолино, люди готовы поверить во что угодно, если в дело ввязаны мертвецы.

За этой залой виднелись какие-то огни. Они вступили в помещение круглой крипты, освещавшейся двумя зажженными треножниками. Крипта была обнесена кольцом колонн, между которыми были проходы в какие-то другие лазы, подкопы, галереи, куда ведущие — бог их весть.