class="p1">– Потом я потеряла сознание – от боли или от росы, не знаю. Я приходила в себя, но ненадолго, а когда очнулась, мне снова дали росу. Не помню ничего, что было потом. Только отрывками.

Зубы ноют от вырвавшихся острых клыков, щеки чешутся от чешуи, которая теперь точно украшает мою кожу. Весь тот день перед балом я чувствовал, будто внутри меня скребут когтями. А потом наконец увидел ее, словно меня притянуло магнитом. Она стояла там, на балконе. И хотя тогда я еще ни о чем не подозревал, хотя нас разделяли сотни людей, я все прочувствовал. Я видел это по ее неустойчивой, прерывистой ауре.

Я думала, ты придешь. Но ты не пришел.

Я должен был сгноить всю ту чертову бальную залу.

Ненависть, которую я к себе чувствую, столь сильна, что шипы на спине пульсируют, словно желая разорвать меня на части.

Аурен втягивает воздух, как будто просто переводит дыхание, но, увидев, как она опускает глаза, перевожу взгляд на свою руку – туда, где пульсируют шипы, а через разорванную кожу сочатся капельки крови.

Думаю, теперь понятно, почему кажется, будто мне грызут спину, хотя эта боль не идет ни в какое сравнение с той, что разрывает грудь.

– Я еще не видела тебя в таком состоянии.

Я рассеянно качаю головой.

– Такого и не происходило. Уже очень-очень долго.

Когда я понимаю голову и снова смотрю на нее, на ее щеках блестят высохшие дорожки слез. Слез, которых там вообще не должно было быть, если бы я исполнил свой чертов долг и защитил ее, как обещал.

Меня охватывает отвращение к себе, и я свиваю руки в кулаки.

– Где я был? – вздохнув, спрашиваю я, на что она снова смотрит мне в глаза. – Меня там, черт возьми, не было.

Меня не было там.

Пока она до изнеможения использовала свою силу.

Пока она находилась под действием дурмана.

Пока смотрела на избитого и окровавленного Дигби.

Пока ее прижимали к стене и калечили.

И все же она спустилась с балкона, прорвалась через толпу и встала рядом со мной, чтобы противостоять Мидасу. Она заявила на меня права на глазах у всех, и выглядела при этом так, будто готова сразиться с целым миром, чтобы меня защитить

А я…

А меня там, черт возьми, не было.

Глава 28

Аурен

Я сижу на плотном пальто на фоне угрюмого дневного света, но могу лишь смотреть на оказавшегося передо мной мужчину.

Он был живым воплощением боли.

Слейд запускает руку в волосы, потягивая за черные пряди, а его лицо искажается в мученической гримасе.

А меня там, черт возьми, не было.

По тому, как он произнес эту фразу, я поняла, что мысль об этом изводила его, нанося удары по черепу, а затем снова и снова отзываясь в сознании злодейским эхом.

Я ненароком опускаю взгляд на шипы, вырвавшиеся из его рук и залившие их кровью. Никогда не видела такого в иные мгновения его преображения. Но еще понимаю, что это не совсем обычное перевоплощение. Когда Слейд слушал мой рассказ, шипы вырвались из него внезапно и ожесточенно. Какая бы магическая сила ни сопутствовала его обычно неопасной метаморфозе, сейчас она не смогла совладать с этими свирепыми чувствами.

Но при виде его облика, при виде Рипа, я судорожно вздыхаю. Это все равно он, в каком бы обличье ни находился, но я по нему скучаю. По воплощению, с которым познакомилась первым. По облику, которому я доверяла и желала увидеть.

Он бросает на меня измученный взгляд, и я вздрагиваю, увидев, как пульсирует вокруг его тела аура. Она двигается, как плотные тени, покрывая его густыми страданиями. Но это не фикция. Не маневр или тактический прием. Он делает это ненароком и не для того, чтобы манипулировать моими чувствами. Он на самом деле очень старается не показывать чувств вовсе.

Смотря на него, я задаюсь вопросом, как вообще могла обращать внимание на Мидаса и верить хотя бы одному его чертову слову. Если Мидас и проявлял какие-то эмоции, помимо гнева, то делал это преднамеренно.

– Просьба о прощении – это оскорбительное, пустое слово, – выдавливает Слейд. – Мне претит, что я могу лишь произнести это ничтожное слово. Извинений мало. – Он качает головой, а его плечи напряжены, хотя сомневаюсь, что это как-то связано с шипами, торчащими у него из спины. – Я тебя подвел. Ты должна презирать меня за это. И не должна прощать. Но я эгоистичный подонок, потому что все равно попытаюсь добиться твоего прощения.

Он хочет его добиться. А не просить меня о нем.

Это так чуждо и невероятно.

– Рип…

– Если бы я поступил иначе, всего этого можно было бы избежать. Я должен был догадаться, что Мидас что-то задумал, когда он меня остановил. Должен был сразу же отправиться в твою комнату. Я вообще не должен был отпускать тебя из лагеря. Должен был найти в той клетке и спасти из заточения до того, как он тебя ранил.

– Но, Рип…

– Я должен был отравить гнилью всех в той чертовой бальной зале, невзирая на последствия, потому что позволил ему причинить тебе боль. А вместо того просто стоял. Стоял, пока он угрожал тебя убить. Ты должна вечно меня ненавидеть, винить, потому что я подвел…

– Рип! – Мой голос бьет хлыстом, оборвав его на полуслове. Слейд вздрагивает и устремляет на меня черный взгляд. Удостоверившись, что он меня слышит, говорю:

– Я этого не хочу.

Он качает головой.

– Я знаю, ты бы не хотела, чтобы я всех убил. Даже после всех страданий ты все равно спустилась, чтобы меня защитить, – фыркает он, пылая отвращением к самому себе, словно он его заслуживал.

– Я не о том. Я рада, что ты не вмешался.

Он отшатывается, словно я потрясла его до глубины души.

– Что?

Я киваю неспешно, но решительно.

– Я рада, что ты этого не сделал.

На его лице отражается недоумение.

– Почему? Я подвел тебя…

– Нет, неужели ты не понимаешь? Проблема в том, что я сама себя подвела.

Он поджимает губы, и между нами повисает тяжелое молчание. Я провожу пальцем по полу пещеры.

– Не стану врать, что не хотела, чтобы ты ворвался и спас меня тогда, – признаюсь я. – Но, вспоминая случившееся, понимаю: я рада, что ты этого не сделал.

Он втягивает воздух, словно ждал совсем не этого.

– Ты не подводил меня. Это я себя подводила. На протяжении