— Какая ты стала, Жозефина. «Имею право знать»!

— А почему нет? Мы с тобой теперь в одной упряжке, и, по-моему, было бы честно, если бы я знала, куда мы скачем.

Ирис смерила сестру взглядом. И правда, Жозефина изменилась! Стала жестче, смелее. Понимая, что отмолчаться не получится, она глубоко вздохнула и бросила в сторону:

— Все из-за Филиппа… Мне кажется, он отдалился от меня, я для него больше не восьмое чудо света… Боюсь, он меня бросит, и надеюсь, что написав книгу, вновь соблазню его.

— Потому что любишь его? — спросила Жозефина с надеждой в голосе.

— Можно и так сказать. Я не хочу, чтобы он от меня ушел. Мне сорок четыре года, Жози, я такого человека больше не найду. Скоро моя кожа сморщится, грудь обвиснет, зубы пожелтеют, волосы поредеют. Я дорожу красивой сладкой жизнью, которую он мне дает, дорожу своей квартирой, домиком в Межеве, путешествиями, роскошью, картой «Виза Голд», социальным статусом мадам Дюпен. Вот видишь, я честна с тобой. Я не вынесу обычной заурядной жизни, без денег, без связей и без развлечений. Ну и потом, возможно, я его все-таки люблю!

Она отставила тарелку и закурила.

— Ты начала курить? — удивилась Жозефина.

— Это для образа! Тренируюсь. Жозиана, секретарша Шефа, бросила курить и отдала мне последнюю пачку.

Жозефина вспомнила сцену на перроне: Шеф целует секретаршу и подсаживает ее в вагон, поднимая так бережно, словно несет святые дары. Она никому об этом не рассказывала, но сейчас вздрогнула и подумала о матери: что будет с ней, если Шеф ее бросит и начнет жизнь сначала?

— Ты боишься, что он оставит тебя? — осторожно спросила она сестру.

— Мне раньше такое в голову не могло прийти. Но с некоторых пор — да, боюсь. Я чувствую, что он отдаляется, он стал смотреть на меня иначе, с каким-то другим выражением. Я даже приревновала к вашим перешептываниям на Рождество. Он говорит с тобой с большим уважением и симпатией, чем со мной…

— Что за ерунду ты болтаешь!

— Увы, нет. Я безжалостно точна. У меня много недостатков, но я уж точно не слепая. И чувствую, когда я человеку интересна, а когда нет. Не выношу равнодушия к себе.

Она проводила глазами струйку сизого дыма и вспомнила встречу с Серюрье. Он принимал ее в маленьком редакционном кабинете. Сыпал похвалами, глаза его искрились интересом и восхищением. Она чувствовала, как вновь оживает. Он был так предупредителен, так почтителен. Затягивался огромной сигарой, и в кольцах густого дыма возникали образы, намеченные Жозефиной. «Это вы здорово придумали про девушку, которая хочет в монастырь, а ее вынуждают идти замуж. Здорово придумали, что мужья умирают один за другим, и оставляют ее в богатстве и славе. Здорово придумали, что она хочет жить скромно и смиренно, но не может, и здорово, что она все время попадает в разные круги общества — от рыцаря к трубадуру, от проповедника к принцу… — Он ходил взад-вперед, и вскоре у нее закружилась голова. — Современно, при этом так мило старомодно, забавно, простодушно, с таким легким плутовством и народным юмором! Добавить еще капельку тайны, и вообще будет превосходно… Люди обожают сюжеты, где к истории Франции примешана религия, любовь, убийства, Бог и черт… но вы сами лучше меня знаете, я не хочу вам что-то навязывать! Меня все это просто очаровало. Честно говоря, я не думал что в такой хорошенькой головке может скрываться столько знаний и таланта… Откуда вы взяли эту историю про степени смирения? Это чудно! Просто чудно! Превратить женщину, которая мучит себя во имя смирения, в героиню поневоле! Гениальная идея!» В порыве воодушевления он крепко сжал ей руки. А потом выдал чек, добавив, что готов отдать остальное в любой момент. Ирис предпочла скрыть эту подробность от Жозефины. На дрожащих ногах она вышла из кабинета Серюрье. Сердце ее бешено колотилось.

— Откуда ты взяла эту историю про степени смирения? — спросила она, стараясь скрыть восхищение.

— В уставе святого Бенедикта… Я подумала, что это как раз подойдет для молодой девушки, которая решила посвятить себя Богу. Она пытается быть только презренной служанкой у мужчин и смиренно проходит каждую степень…

— А что это за устав? Объясни мне, пожалуйста.

— Согласно святому Бенедикту существует несколько степеней самоотречения, помогающих приблизиться к Богу. Он называет это лестницей смирения. В Библии сказано: «Тот, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится». На первом этапе от тебя требуется умерять свои желания и свой эгоизм и во всем быть покорным Богу. Потом ты учишься отдавать, любить тех, кто тебя обидел или оклеветал, быть терпеливым и добрым. На шестом этапе учишься довольствоваться любыми условиями жизни, даже самыми ужасными. Что бы монах ни делал, он считает себя нерадивым и неумелым работником. Он повторяет, бия себя в грудь, «я никто и ничто, я ничего не умею. Я аки дикий зверь перед лицом Твоим, о Господи. Но я всегда с Тобой». Седьмой этап — когда ты не только называешь себя жалким и убогим, а веришь в это всем сердцем. И так далее — до двенадцатого этапа, когда ты станешь всего лишь презренным червем на службе Богу и людям и безмерно вырастешь в своем самоотрицании. Моя героиня в начале книги, пока не вмешаются ее родители, мечтает претворить в жизнь устав святого Бенедикта…

— Ну в общем, ему ужасно понравилась эта идея!

— Шарль де Фуко, например, всю жизнь стремился к самоотречению. Святая Тереза из Лизье тоже…

— Слушай, Жози, тебе не кажется, что ты впадаешь в мистицизм? В монастырь часом не собираешься?

Жозефина решила не отвечать.

— Скажи мне, — продолжала Ирис после затяжной паузы, — если уж ты решила идти по тернистому пути святости, отчего же не прощаешь нашу мать?

— Потому что я всего лишь на первом этапе… Я пока скромная ученица! А кроме того, напоминаю, речь не обо мне, а о моей героине. Не путай, пожалуйста!

Ирис, смеясь, тряхнула головой.

— Ты, конечно, права! Я все путаю. Во всяком случае, ему понравилось, и это главное. А, главное, имя героини! Флорина! Как красиво — Флорина! Выпьем шампанского за здоровье Флорины?

— Нет, спасибо. Мне надо сохранить ясную голову, я собираюсь сегодня вечером еще поработать. Когда он хочет опубликовать мою книгу?

— Нашу книгу… не забывай, Жозефина! А когда она выйдет, это будет МОЯ книга. Не хотелось бы, чтобы ты что-нибудь случайно ляпнула.

Жозефина почувствовала, как болезненно сжалось сердце. Она уже успела привязаться к своей истории, к Флорине, к ее родителям, к ее мужьям. Засыпала вечером, сочиняя для них имена, придумывая цвет волос и характер, изобретая их судьбы, прошлое и настоящее, рисуя в уме ферму и замок, мельницу и корчму. Училась драться на мечах с рыцарями, печь хлеб с селянками, вышивать с дамами. Жила с ними одной жизнью и подолгу не могла уснуть от беспокойства за них. «Это моя история», — хотелось ей ответить.

— У нас сейчас февраль… Думаю, роман выйдет в октябре или ноябре. В сентябре начинается литературный сезон, слишком много конкурентов! Тебе нужно сдать рукопись в июле. Так что у тебя шесть — семь месяцев, чтобы все написать. Тебе хватит или нет?