Она не была уверена, что все поняла правильно. Ей не хватало подробностей.

— Да, я сглупила, — сказала Жозефина. — Недооценила тебя.

— Я, Жози, собаку съела во всех этих играх. Слишком часто меня раньше обманывали… Я теперь насквозь вижу тех, кто мухлюет.

— Но ведь ты никому не скажешь?

— Никому не скажу.

— Она будет в ярости, если узнает, что я тебе рассказала…

Кого Жозефина имеет в виду? Ирис? Ширли сделала вид, что прекрасно поняла, о ком речь, чтобы подтолкнуть Жозефину на дальнейшие признания.

— Надо, конечно, научиться врать…

— Да, вот только ты не слишком одаренная ученица, Жозефина!

— Когда Ирис предложила мне написать для нее книгу, я, конечно же, сразу отказалась, сама понимаешь.

«В яблочко! — подумала Ширли. — Аферу и правда затеяла Ирис. Я так и знала; но к чему все это?»

— И ты теперь ищешь сюжет для романа…

— Да. Она предложила мне обменять мой так называемый писательский талант на денежные знаки. Пятьдесят тысяч евро, Ширли! Немалая сумма.

— И тебе правда нужно столько денег? — удивленно спросила Ширли.

— А это уже другая история. Я тебе не рассказывала.

Ширли в упор уставилась на Жозефину. И той пришлось все рассказать.

Ширли скрестила на груди руки и вздохнула.

— Ты в своем репертуаре. Позволяешь себя сожрать первой же акуле… Одного не понимаю, Ирис-то зачем это нужно?

— Я напишу роман, она опубликует его как свой и прослывет писательницей. Сейчас это модно, знаешь, все пишут, все считают себя литераторами. Началось все с того, что она похвасталась в гостях одному издателю…

— Да, но какой смысл? На кого она хочет произвести впечатление? Что ей это даст?

Жозефина опустила глаза.

— Она не стала мне говорить…

— И ты согласилась, так ничего и не узнав?

— Я решила, что это ее личное дело.

— Жози, ты согласилась жульничать и даже не докопалась до сути дела? Нет, я тебе удивляюсь!

Жозефина молча обкусывала кожу вокруг ногтей, боязливо поглядывая на Ширли.

— Мне бы хотелось, чтобы ты, когда увидишь ее в следующий раз, добилась ответа! Это важно. Она выпустит твою книгу под своим именем и что получит? Славу? Для этого нужно, чтобы ваша книжка прогремела… Деньги? Она все отдает тебе… Если только она не задумала обвести тебя вокруг пальца… это не исключено. Она обещает тебе деньги, но отдаст только малую часть, а остальное заберет и уедет к любовнику в Венесуэлу…

— Ширли! Тебе бы самой романы писать! Не пугай меня, и без того страшно.

— Или она хочет добыть себе алиби… Плетет гнусные интриги за твоей спиной. Закрывается в комнате. Говорит всем, что работает, а сама вылезает из дома через балкон и…

Жозефина растерянно глядела на подругу. Ширли уже раскаивалась, что посеяла сомнения и тревогу в душе Жозефины.

— Я записала вчерашний фильм, хочешь посмотреть?

— Прямо сейчас?

— Прямо сейчас. У меня занятия в консерватории через полтора часа, если не успеем, я оставлю тебя наедине с телевизором.

Пока Ширли ставила фильм, Жозефина рассказала ей в подробностях о займе Антуана, о предложении Ирис, о том, как она боялась писать: «мне было страшно, что не получится, когда ты вошла на кухню, я как раз металась, я ждала вдохновения. В общем, даже и неплохо, что мы с тобой поговорили, я теперь не чувствую себя такой одинокой. Есть, с кем поделиться, когда что-то не ладится… Ведь Ирис еще и спешит, она обещала издателю к концу месяца показать двадцать страниц текста!»

Они уселись на диване. Ширли нажала на кнопку пульта и крикнула «Мотор!» На экране появилась обворожительная, прелестная, восхитительная Ширли Маклейн, вся в розовом, в розовой огромной шляпе, в розовом доме с розовой колоннадой, она идет за розовым гробом, который несут восемь мужчин в черном. Жозефина забыла о книге, забыла о сестре и о ее издателе, забыла о кошмарном долге Антуана — и как прикованная, следила за стройной фигуркой в розовом, которая спускалась по ступенькам, пошатываясь от горя.

— Ты видела у меня на компьютере фотографию мужчины в синем пальто? — шепнула она Ширли, пока шли титры.

— Да, и я подумала, что ты занимаешься чем-то важным, раз прицепила его фотографию перед глазами, значит, он будет тебя вдохновлять…

— Ничего не вышло. Он меня не вдохновляет!

— Сделай из него одного из мужей, и все будет в порядке!

— Ну спасибо, ты же мне сказала, что они все помирают.

— Последний не помер!

— А-а, — пискнула Жозефина. — А то мне вовсе не хочется, чтобы он умер!

— Silly you![27]Ты даже не знаешь, кто он.

— Я его себе придумываю, и это очень приятно. Знаешь, даже приятней переживать любовь лишь в мечтах, никакого риска, что тебя отвергнут или бросят.

— А заниматься любовью в мечтах, это как?

— До этого еще не дошло, — вздохнула Жозефина и опять уставилась на экран, где гроб с телом покойного мужа, выскользнув из рук могильщиков, прыгал по ступенькам, а Ширли Маклейн безучастно брела следом в своей большой розовой шляпе.

Ночью он просыпался и долго не мог уснуть. В кошмарах мсье Фожерон грозил ему пальцем, и он подскакивал весь в холодном поту, намокали даже простыни и подушка. Антуан задыхался, хрипел, извивался, изнемогал, пока ему, наконец, не удавалось очнуться и вдохнуть хоть немного ночной прохлады. Он вставал, принимал душ, надевал чистые пижамные штаны, стоял у открытого окна, вслушиваясь в шумы и шорохи африканской ночи. Крики попугаев на крыше дома, визг обезьян, прыгающих с ветки на ветку гигантских акаций, легкие шаги газели в высокой траве, — все казалось ему каким-то странным, зловещим. Он и днем-то чувствовал себя здесь чужим, каким-то инородным телом, но ночью… ночью будто весь мир ополчался на него, все гнало его отсюда и кричало: возвращайся к своим белым, к этим хрупким потеющим людям, которые не выносят африканской жары и глотают лошадиные дозы хинина!

Он слушал спокойное дыхание лежащей рядом Милены и не мог уснуть. Поднялся, спустился в гостиную, налил себе виски и вышел на деревянную террасу, окружавшую дом. Сел на ступеньки, хлебнул глоток, и еще, и еще. Глаза привыкали к темноте. Постепенно во мраке появились желтые огоньки, которые загорались один за другим и все, казалось, светили в его сторону: это были желтые глаза крокодилов. Они сияли на черной глади реки, как светлячки, скользящие по черной блестящей поверхности болота. Они смотрели на него. Он слышал, как крокодилы бьют хвостами по воде, как медленно, тяжело ворочаются их тела, как они плывут к берегу и ждут. Ждут напротив дома. Один, потом второй, третий, четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой… Они вспарывали темноту, как молчаливый десант. Иногда один из них разевал пасть, и в ночи высвечивались ряды острых белых зубов. Потом челюсть с треском захлопывалась, и опять только желтые огоньки, только глаза, глядящие прямо на него. Двадцать миллионов лет они живут на земле, им нипочем любые природные катаклизмы, земля вокруг них дрожит и собирается в складки, горит и плавится, трескается и леденеет. Они видели, как вымирали динозавры, они видели первых приматов, первых людей на четвереньках, первых людей, вставших на ноги, первых прямоходящих людей, первых людей, стреляющих друг в друга — и они всегда были здесь, начеку, на страже. Он против них пустое место. Он так одинок здесь. Не с кем поговорить. А главное, никаких вестей от мистера Вэя. Ни весточки. Ни чека, ни объяснения. Его секретарша каждый раз говорит, что, дескать, да-да, mister Wei is going to call you back[28], только он никогда не перезванивает. Don’t worry, mister Tonio, he’ll call you, he’ll call you, everything’s all right[29], но нет! Ничего не «ол райт», он не заработал ни гроша с того самого дня, как они сюда приехали. Девочкам он просто врал по телефону. Рассказывал о невероятных прибылях, обещал, что скоро позовет их к себе, что это случится вот-вот, прямо на днях. Они, вероятно, слышали неуверенность в его голосе, потому что отвечали односложно, не хотели его обидеть. «А Жозефина?» — подумал он, наблюдая за еще одним крокодилом, подплывающим к общей группе; еще две желтые лампочки в сияющем огоньками партере, нацелившем на него бинокли. Фожерон, наверное, все ей уже рассказал. Она не позвонила. Ни в чем не упрекнула. Ему было стыдно. Шаря глазами по желтым точкам в сумраке ночи, он почувствовал, что вот-вот расплачется. Какой же он трус! Сильней, чем стыд, его мучил страх, разраставшийся в его душе, холодный и липкий, не оставлявший его ни на минуту. Страх занял место былой уверенности в себе — о, как спокойно и беззаботно когда-то потягивал он виски под полотняным тентом, отдыхая после сафари! Об этом страхе не знает никто. Кроме крокодилов. Они чувствуют его страх из глубины болота и сползаются все ближе, питаясь им и становясь сильнее. Они ждут. У них полно времени, и время работает на них, сколько их ни убивай, они знают — победа за ними, они все равно возьмут верх. Грубая сила всегда побеждает. Они ждут, нацелив на него свои желтые фонари. Чтобы ему было еще страшней. Его страх растет, он огромен, как пропасть, он пожирает его…