Зрачки его расширились, будто под действием кромешного мрака, и глядел доктор так, словно видел перед собой не девушку, а насекомое, редкого ночного мотылька, которого предстоит наколоть на булавку и присоединить к коллекции высохших хитиновых трупиков.

– "Мужчины влекутся к позорным деяниям многими страстями, а женщин же ко всем деяниям влечет одна страсть; ведь основа всех женских пороков – жадность".

Так писал Туллий в своей «Риторике». А я добавлю: жадность к плотским утехам!

Вы обольщаете сердца мнимой любовью и напитываете их ядом ненависти. Про таких сказал Экклезиаст: «Женщина – горше смерти, она – петля охотника. Ее сердце – тенета, ее руки – оковы». Овевая оковами нестойких, вы влечете их в ад! – Доктор перевел дыхание и продолжил почти шепотом, словно кто мог его подслушать в этой безлунной ночи:

– Нас мало, избранных, и мы стоим на страже, храня падший мир от полного Растления. – Он поднял руку и медленно провел холодными Влажными пальцами по щеке девушки. – Я вижу, ты жаждешь исцеления... Но настоящее исцеление происходит только в обители боли. – Голос его сделался сиплым и едва различимым. – Я избавлю тебя и от похоти, и от вожделения, и от мнимой красоты – этого диавольского дара!

Губы доктора скривились в жестокой гримаске, пальцы правой руки машинально совершали некое движение, словно перетирали в прах пойманную муху... Даша чувствовала, как леденеет сердце; раньше толстые линзы очков бликовали под тусклым светом лампы над крылечком приемного покоя, а теперь, когда свет стал едва различим и далек, что-то резкое, дисгармоничное, болезненное вдруг разом проступило в облике доктора Вика... Нос? Грубо слепленный, крючковатый, он нависал над выбритой губой, делая доктора похожим на злого гнома, выдворенного собратьями из Страны Грез за скверный нрав. И еще – глаза: они были то скорыми, словно устремленные за добычей зверьки, то застывали неживыми черными проталинами по мартовскому льду, а то – искренне печаловались, блестели выпукло, влажно, укрупненные линзами очков, и – читалась в них то ли вселенская скорбь, то ли тайное помешательство.

К отделению подошли минут через пять, миновав кусты чертополоха. И тут Даша услышала тонкое, жалобное мяуканье. Доктор Вик испуганно застыл на мгновение, потом лицо его сделалось злым, он шагнул в темноту и объявился, держа за шкирку маленького, пискляво орущего серого котенка. Глаза его сияли торжеством.

– Я знал, что ты ведьма! И вот – подтверждение! Но не подумай, что это тебя спасет! – Он перехватил котенка, сомкнув короткопалую ладонь вокруг горла.

Звереныш задергался, захрипел, Даша попыталась хоть что-то сделать, но сил не осталось вовсе: от малейшего движения ядовитого цвета туман клубился в голове, отравляя ее всю запахами дурмана, гниющей тины и слизи. Руки девушки лишь встрепенулись и медленно опустились вдоль туловища.

Котенок был похож на встрепанную плюшевую игрушку. Он уже не пытался вырываться и задыхался, когда доктор вдруг ослабил хватку, провозгласил торжественно:

– Не-е-ет, удовольствия легкой смерти я ему не доставлю... Он будет умирать долго и мучительно, пока эманация зла не покинет это никчемное и лживое тельце.

Доктор открыл дверь своим ключом, втолкнул Дашу в прихожую, открыл другую дверь...

Даша ожидала чего угодно, но все оказалось обыденно и гнусно, до омерзения. Пьяная тетка в застиранном халате проклюнулась откуда-то, подошла, шаркая шлепанцами, ко входу, долго осоловело пялилась на Дашу, икнула и скрылась за белой дверью, так и не произнеся ни слова. Даша даже приняла ее за больную, но тут доктор Вик произнес безучастно:

– Вот такие у нас кадры, – и скомандовал девушке:

– Иди прямо по коридору.

Коридор был длинный, покрытый обшарпанным коричневым линолеумом; вдоль стен – ряд запертых дверей под номерами. Даша свернула, остановилась перед белой дверью, доктор прошел вперед, брезгливо держа котенка двумя пальцами, чуть на отлете, отомкнул замок общим ключом, подтолкнул Дашу:

– Прошу.

Это был предбанник перед душевым отделением. Двое девочек-подростков жались у белой кафельной стены.

– Где санитар? – строго спросил доктор Вик.

– Он... вышел.

Дверь снова открылась, появился парень лет двадцати трех, светловолосый, красивый даже; вот только губы его были сложены странной гримаской, как у балованного, но крайне неуверенного в себе дитяти, защищающегося от людей и мира нарочитой грубостью, а то и жестокостью.

– Где тебя носит, Студент?

Разочарование скорой тенью мелькнуло на лице санитара и исчезло.

– Мыло искал. И шампунь.

Губы доктора Вика скривила презрительная ухмылка.

– Нашел? Ну-ну. Займись девками. Через двадцать минут жду их у себя. – Он замолчал, приподнял испуганно мяукавшего котенка, лицо его сделалось приторно-ласковым, рот скривился, глаза под толстыми линзами затуманились, и он произнес разом севшим голосом:

– А я займусь пока вот этой никчемной тварью.

Сдается мне, неспроста он появился здесь... – Доктор поднял невидящий взгляд, повторил:

– Неспроста.

Дверь закрылась, санитар повернулся к девчонкам, заговорил монотонно, словно отделяя этой монотонностью своего не совсем уравновешенного патрона от здешнего, раз и навсегда установленного распорядка:

– Меня зовут Игорь Игоревич. Сейчас вы примете душ, потом пройдете к доктору на собеседование и осмотр. От вашего поведения зависит, как к вам будут здесь относиться и как скоро вы вернетесь домой.

– У нас нет дома, – перебила его русоволосая девчонка; высокая, кареглазая, она была очень хороша собой.

– Как тебя зовут?

– Соболева. Света.

– Не смей меня прерывать, Света Соболева, – не повышая голоса, выговорил Игорь Игоревич. – Иначе тебе придется крепко пожалеть об этом. Повторяю: вам все понятно?

Соболева только хмыкнула, другая девчонка, помладше, кивнула. Даша оставалась совершенно безучастной. Сейчас ей вдруг захотелось спать. Спать и больше ничего. И где-то в глубине подсознания мерцала надежда: вот она заснет, проснется – и все теперешнее пропадет; и проснется она в своей спальне, дома, и спустится в кухню, а там домработница Лена уже приготовила хрустящие тосты и кофе с нежнейшими, только что взбитыми сливками...

– Вашу одежду я заберу. Тапочки, белье, полотенца у всех есть?

– Да, нам выдали, – ответила одна младшая.

– Ну и славно. Что застыли? Раздевайтесь.

– Прямо при вас? – спросила Соболева.

– Я должен проследить, чтобы вы не пронесли в отделение никаких колющих или режущих предметов. Вдруг вам в голову взбредет вены себе вскрывать?

– Не волнуйтесь, не взбредет.

– Вот я как раз и хочу: не волноваться.