Доктор Вик поднял голову; лицо его выражало досаду, нетерпение и даже скрытую ярость: как могли ему помешать в такой момент! Котенок лежал на столе на спине, все четыре лапы его были стянуты специальными ремешками, шерсть на животе аккуратно выстрижена. В руке доктор держал длинный препарационный скальпель.

Досада в его глазах сменилась удивлением; вслед за тем зрачки помутились, словно их заполнил волглый туман; губы доктора скривились странной гримаской; кажется, он вот-вот заплачет, но вместо этого он пошел на девчонок, держа остро отточенный скальпель чуть на отлете...

Бита со свистом рассекла воздух, попала в скулу, очки доктора улетели куда-то в угол, а сам он, словно сбитая кегля, кувыркнулся на бок и врезался в стеклянный шкаф с инструментарием... Все, казалось, взорвалось: стекла, наборы инструментов с грохотом, лязгом и звоном посыпались на гулкий кафельный пол, да еще и доктор заверещал утробно, испуганно, зажав разбитую скулу руками.

– Ах ты живодер! Гад! – Светка и не собиралась останавливаться: второй удар пришелся по переносью, третий – по губам; доктор забился в угол и задергался, заверещал и разом стал похож на загнанного облавой подленького лесного зверька. Мелкий мельтешивый страх исказил его личико до неузнаваемости, а лишенные укрупняющих линз глазки были пусты, как латунные пуговички на куцей гимназической тужурке.

Даша склонилась над котенком, но все никак не могла справиться с ремнями, что притягивали лапы животного к столу; Света взялась ей помогать, кое-как они справились, Даша подхватила котенка, прижала к себе, успокаивающе поглаживая, приговаривая:

– Хороший, хороший...

Сзади раздался неясный хруст стекол: поскуливая, доктор Вик с удивительным проворством ринулся на четвереньках к выходу. Соболева схватила биту и с маху опустила Вику на затылок; доктор тупо ткнулся в пол и замер. Света была абсолютно спокойна. Подошла к Вику, нащупала артерию, подобрала скальпель, облизала губы...

– Брось! – Голос Даши был резок. Света вздрогнула и сжалась, как будто ее наотмашь хлестнули кнутом. – Брось! – повторила Даша. – Быстро!

Соболева подняла лицо; в глазах ее беспомощность мешалась с яростью.

– Зачем ему жить? – спросила она тихо.

– Ему, может, и незачем. А нам – нужно.

Соболева резко отшвырнула от себя скальпель, словно ядовитую змею; он улетел в угол комнаты, а девушка закрыла лицо руками, и по трясущимся плечам Даша поняла: она плачет.

– Ну все. – Даша подошла, погладила по голове. – Пойдем.

Соболева не двигалась с места. Даша метнулась к шкафчику позади стола, открыла одну дверцу, другую. Нашла что искала: коньяк в вычурной, фигурной бутылке. Отвинтила пробку, подала Соболевой:

– Хлебни.

Та сделала большой глоток, перевела дыхание, потом – еще несколько глотков. Тряхнула головой:

– Как наваждение нашло...

– Ну что, пошли?

– Погоди.

Соболева подошла к платяному шкафу, распахнула, увидела костюм доктора, отыскала бумажник, вывернула.

– Отлично! – В руках ее оказалась увесистая пачечка сотенных и три американские купюры. Толстощекий Франклин на них был улыбчив и меланхоличен. – А говорят, врачам не платят... Этому – платят.

Огляделась, заметила кассетный магнитофон, подхватила.

– Зачем? – удивилась Даша.

– Аппарат – новье, завтра на станции и толканем, поняла? Со свистом уйдет, если не дорожиться.

– Да деньги же взяли.

– Денег много не бывает.

– А милиция?

– Не, эти не купят – так отберут. А вообще, если с кем из здешних ментов корешишься, подскажи: нам бы бумаги выправить и на юга свалить. В детдом хода нет: директриса и так зубы точила, а теперь – с кашей съест. Ну, вроде все?

Пошли.

Даша вышла в коридор. Светка не удержалась, с силой пнула лежащего без движения доктора и поспешила за Дашей.

Катька дожидалась их возвращения, дрожа от страха. К станции идти решили лесом: никакая добропорядочная машина троих девчонок среди ночи не повезет: побоятся останавливаться, решат, дружки где затаились. Да и Вик с санитаром могут вскорости оклематься и объявить облаву: своими ли силами или с привлечением правоохоронцев – и то и то плохо. Минут через двадцать замаячили огни железнодорожной станции, но Светка свернула на уходящую налево грунтовку.

– Чует мое сердце, там нас ждет покой и отдых.

И точно: вскоре показались рядки дачных домиков. Дачи были старые, еще советских времен, военизированной охраны опасаться не приходилось, и все же девчонки старались идти тихохонько. Домик выбрали победнее, какой-то подходящей железякой хотели было сковырнуть замок, но Катька отговорила: ее просто-напросто подсадили, она кошкой забралась по стене и проскользнула в маленькое слуховое оконце на чердаке. Оттуда пробралась в комнату, открыла внутренние ставни и окно:

– Забирайтесь. Жить можно.

Внутри домика оказалось просто, уютно, пахло малосольными огурцами, какой-то травой, грибами, чесноком. Хозяевами, видно, были пенсионеры, наезжали часто: в хлебнице нашлось с полбуханки не очень черствого черного хлеба, девчонки живо умяли его, запивая рассолом из банки, и через несколько минут улеглись на широкой лежанке у стены. Катька уснула сразу, Светка – ворочалась и вздыхала.

– Везет же людям... – ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла Соболева. Потом приподнялась, спросила Дашу:

– Слушай, Головина, а ты домашняя?

– Ага, – вяло отозвалась Даша.

– С родителями живешь?

– С папой.

– А мама?

– Умерла. Я еще маленькая была., – А живешь-то в Княжинске?

– В замке, – полусонно пролепетала Даша.

– Ну да... Ты что, принцесса?

– Ага.

– Ври... Все мы врем. Так жить легче. А мы с Катькой завтра на юга подадимся. Аида с нами? А чего? Деньги есть. Еще бы документы какие раздобыть, и вовсе было бы ладно. А, все равно: с дальнобойщиками как-нибудь докатим.

– А жить где станете?

– Найдем. Юг, лето. Там лето долгое, до октября.

– А ты была уже?

– Нет.

– И не страшно?

– Есть чего бояться? Очень хочется, чтобы было тепло.

– Ты плачешь, Свет?

– Чуть-чуть. Совсем не знаю, как жить. Совсем. Никогда у меня не было дома. Бросили меня, еще в роддоме. Значит, никому не нужна. Как росла, завидовала очень тем, которые... Потом – ждала. Потом – злилась. Убила бы и мать, и отца... Потом – снова ждала, сочиняла себе чего-то... Я вроде есть, а вроде и нет меня. Никому же не нужна. Так что со мною может случиться такого?