— Анастасия, прекрати, — одернул Саймон. Он попытался забрать у нее шампанское, но она держала крепко, и бокал треснул, залив брюки Фредди.

— Ради бога, извините, — сказал Саймон. — Анастасия, извинись!

— Я… извините.

— А сейчас нам пора отвезти тебя в отель.

— Фредди, простите меня?

— Попрощайся с Бертом и…

— …Лоуренс, — говорил Берт Шрайбер книжному магнату, поворачиваясь к Анастасии.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Вы никуда не пойдете. Я еще не всем вас представил. — Он взглянул на Фредди, который пытался всеми доступными ему топорными жестами объяснить, что Анастасия не в себе и ей нужно отправиться домой и проспаться. Но, глядя на эту шараду, все решили, что не в себе сам Фредди. — Почему у тебя брюки мокрые? — спросил Берт. — Я понимаю, ты редактор, но постарайся все же выглядеть прилично. — И, отвернувшись от Фредди, увел Анастасию от Саймона и представил ее магнату. — Это Билл Уилсон, — сказал он, стиснув ее плечо — кожа да кости — пухлой рукой.

— Привет, — сказала она, протягивая руку.

По приглашению Берта к ним присоединились и остальные: наследники общеизвестных состояний, чье основное занятие — раздавать деньги, директоры культурных учреждений, чья главная работа — принимать щедрость первых, и издатели популярных журналов, чья ответственная роль заключалась в прославлении всего и вся так, чтобы богачи могли любоваться собой на страницах прессы, а те, кто рекламировал предметы роскоши, получили бы доступ к своей целевой аудитории с товарами, вызывавшими зависть таких, как Саймон. Они были тесно сплоченной группой. У Саймона не было ни шанса. Берт Шрайбер по-хозяйски разместил руку на обнаженной спине Анастасии. Саймон кружил рядом, на цыпочках заглядывая через плечи, протискиваясь между стоявшими. Его замечали не больше, чем нанятую обслугу. Один пожилой человек передал ему пустой бокал из-под шампанского и взял полный, который Саймон держал в руках весь вечер. А Анастасия? Она вежливо улыбалась своим могущественным и богатым обожателям, как учил муж, по счастью не видя его отсутствия.

Он отвернулся и обнаружил профессора Сьенну: тот стоял с Фредди и наблюдал за Саймоном.

— Легко пришло — легко ушло, — заметил Тони.

— Простите?

— Рано или поздно все сложится. — Тони похлопал его по спине. — Она получит признание, которого заслуживает. Как и все остальные.

И он отошел вместе с Фредди, оставив Саймона одного.

— А что мне было делать?

— Что-нибудь.

— Что?

— Ну не стоять же просто так.

— Я старалась…

— Чушь.

— Я старалась…

— …вести себя так, словно это в порядке вещей.

— Все равно бы так получилось.

— Получилось?

— Когда вокруг люди.

— Нет, если бы ты научилась себя вести.

— Кто бы говорил.

— Что?

— Все, что ты говоришь, можно сказать и о тебе.

— Когда?

— Да когда угодно.

— Например?

— Сегодня вечером.

— А что мне было делать?

Что было делать всем? Я видел ее по телевизору. На церемонии вручения Американской книжной премии на ней было другое шелковое платье, черное, без бретелек. Я не помнил такого в ее гардеробе, хотя пальто, в которое она куталась в вестибюле Столетнего клуба, не скрывая враждебности к собственному мужу, было мне знакомо, как моя собственная кожа. Лакей взял также пальто у Саймона и — профессионально избегая камер, проводов и техников с софитами. — проводил их в главный зал.

Все, кто хоть что-нибудь значил в Нью-Йорке, собрались в тот вечер в Столетнем клубе — со всей значительностью, на которую были способны подле тех, кто значил еще больше. Телекомпания, получившая эксклюзивные права на трансляцию, — второстепенный кабельный канал, на порядок увеличивший в тот месяц число своих подписчиков за счет всеобщей любви к Анастасии Лоуренс, — нанял комментатором Глорию Грин, главного редактора «Алгонкина». И поскольку Глория была на короткой ноге со всеми, кто что-то собой представлял, ее специально-телевизионная белокуро-синеглазая близорукость успешно раздула очередное сборище культурной элиты в настоящее событие для прессы.

— Прибыла Анастасия Лоуренс, — сообщила Глория из атриума, забирая микрофон у бывшего поэта-лауреата, которого просила очернить конкуренцию в его номинации. — На ней платье от Армани и бриллиантовое колье, взятое напрокат у Тиффани, она в своих фирменных роговых очках и в сопровождении мужа. Она принимает бокал шампанского — «Дом Периньон», естественно, — и сейчас берет под руку Библиотекаря Конгресса, своего большого поклонника и близкого друга. Давайте присоединимся к ним.

— Привет, — сказала Стэси Глории, кивнув заодно и оператору съемки. — Надеюсь, вы уже не сердитесь за…

Скажите, Анастасия, как вы себя чувствуете сегодня?

Хочу поскорее покончить с…

Да, стремление к победе, должно быть, неодолимо. Все с таким напряжением следят за вами.

Мне бы хотелось, чтобы они не…

Нет, им не понять внутренней борьбы писателя. Они не знают, чего вам стоило пойти наперекор издателю и, рискуя лишиться миллиона долларов, заявить, что не измените ни слова в своей книге. Анастасия, если вы победите, как многие и предполагают, эта победа будет принадлежать только вам.

На самом деле это заслуга…

Разумеется, вам очень помогла поддержка вашего редактора, Фредди Вонга, и особенно — вашего мужа, Саймона Стикли. В наш век — время, когда каждый ищет славы, но далеко не каждый ее добивается, — вы необычайно щедры в признании чужих заслуг. Давайте спросим, что думает Саймон по поводу возможного исхода вечера.

Это честь для нас… Для нас очень волнительно присутствовать на вручении Американской книжной премии, Глория, и моя жена Анастасия благодарна организационному комитету за номинирование ее первого романа, «Как пали сильные», в категории «художественная литература».

Но, если отвлечься от восторженного признания публикой и критиками, Саймон, книге Анастасии предстоит выдержать серьезную борьбу с самыми уважаемыми писателями Америки. Если она победит со своим первым…

Рискну показаться предвзятым, но я не знаю ни одной опубликованной в этом году книги, которая по значимости хотя бы приближалась к «Как пали сильные». То, что это ее первый роман, лишний раз доказывает ее талантливость.

И все же комитет известен своей консервативностью. Поговаривают даже, что номинирование «Как пали сильные» было символическим жестом в ответ на обвинения в том, что комитет пренебрегает современной литературой в интересах более традиционных произведений прошлых поколений.