— Свалим к черту эту сволочь! Неужели не веришь? Заново Россию начнем строить!

Шегаев помолчал. Хоть и на миллионы счет, а все пугачевщина…

— Да я и рад бы, — сказал он. Марк недовольно махнул рукой. — Нас перебьют, конечно, спору нет, — продолжал Шегаев. — Но дело не в этом.

— А в чем же?

— В том, что не предотвратим, а наоборот: спровоцируем огромное избиение. Ты им славный повод дашь: восстание. Под эту лавочку уйму народу покрошат… А потом так гайки закрутят, что оставшиеся сами вымрут.

Он не все сказал, конечно. Его терзала мысль о Наташе Копыловой. Ему удалось через приятелей договориться в Управлении насчет ее перевода в Шестое отделение. Надо полагать, запущенный механизм уже не остановится, и в марте она окажется на новом месте — в Усть-Усе, в том же поселке, при комендатуре которого числится Шегаев… И что же — опять останется одна?

Марк хмурил брови.

— Не понял, — сухо сказал он. — Ясно говори: не пойдешь?

Шегаеву показалось, что в глаза то ли пахнуло жгучим ветром, то ли брызнуло слишком ярким светом, — захотелось зажмуриться. Нелепо надеяться, конечно… а вдруг?

— Почему ж это я не пойду? — с деланым безразличием переспросил он. — Пойду, конечно.

* * *

Мир желтых солнц медленно вращался перед глазами. Каждый поворот обещал долгожданный ответ. Где начинаются ступени Золотой лестницы, ведущей к престолу Бога Великого и Неизреченного?

Слоясь и мерцая, будто улетающие вдаль голубые лезвия, проплывали миры людей, Легов, Арлегов, Аранов, Отблесков, Нирван и Нирванид… Все они были указателями, фонарями, освещавшими путь к первым ступеням Золотой лестницы.

Он всматривался так, что едва не плавились зеницы. Каков же ответ? Если да — он поднимается против собственного народа, изнемогающего в тяжелой битве. Он предает свой народ в час страшного испытания. Он — предатель!.. Но если нет — зачем его жизнь, распыленная ни за что, ни для чего?

Как быть?

Молча ждать собственной гибели? — обидной своей бессмысленностью, оскорбительной тем, что его единственную жизнь спалили без всякой цели — а ведь она могла сжечь себя в огне боя!..

Или восстать?

Но восстать сейчас — значит восстать против тех, кто единственный способен хоть как-то связать растекающийся песок. Против тех, кто держит в руках рукояти власти… кто должен собрать наконец невиданную силу и сломить врага!..

Разве восставший сегодня — не предатель?! Разве не заслуживает он самой жестокой кары?

И потом: а Наташа?.. как она без него?..

Все это было похоже на мозаики профессора Игумнова. Как лягут ромбики? — ответ есть, но он лежит за гранью разумного, он иррационален в житейском, а не математическом смысле и не может быть вещно понят человеком.

Бред то отступал, то снова накатывался.

Мир желтых солнц вращался, вращался… скользили переливчато флюоресцирующие миры Легов, Арлегов, Аранов…

Придерживаемая кем-то у рта кружка с водой дробно стучала железом о зубы…

* * *

— Поздравляю с освобождением!

— Ур-р-р-р-ра-а-а-а! — от дикого громкоголосого воя, раскатившегося над промерзшим пространством иссиня-белой в мерцании звезд Печоры, изумленно вздрогнули заснеженные елки: никогда еще, ни в одном лагере не слышали такого. Ура! — где?! за колючкой?! под стволами?! под лай встревоженных псов?!

— Ур-р-р-р-ра-а-а-а!!!

Белый полушубок уже был туго перетянут портупеей с тяжелой кобурой.

— Товарищи! С этой минуты все вы — не заключенные! Вы все — бойцы освободительной армии! Во главе колонн и бригад стоят наши люди. Все они — бывшие командиры! Слушайтесь их еще строже, чем раньше! Главное — дисциплина! Мы победим, если не допустим разброда. С этой минуты бригады будут называться ротами. А бригадиры — ротными командирами! Все вы меня знаете. Я, Марк Рекунин, приведу вас к свободе!..

Толпа то и дело взрывалась ответными криками.

— Не будем терять время. Командиры рот по очереди приводят свои подразделения к складу. Все получат новое теплое обмундирование. Как только первая рота будет готова, она начнет запрягать и грузить сани!

Закончил короткую речь, и тут — как обухом по голове: Захар потянул за рукав, выдохнул в ухо:

— Марк, один вохровец ушел!

— Как ушел?!

— В караулке недоглядели. Было двадцать, один убит, восемнадцать живы. Одного нету, Марк. Ушел.

Разгоряченное, горящее сосредоточенной радостью лицо Рекунина окаменело, как будто подернувшись стылым сумраком.

— Да как же, Захар?!

— Василий с ребятами погнали за ним… догонят.

— Догонят! А если он не такой дурак, чтоб напрямки бежать? Если к затону мотанул? Или заныкался на время? Переждет час-другой, потом двинется — тогда как?

Захар молчал.

— Выступаем немедленно, — сказал Рекунин через секунду. — Слышишь? Немедленно.

* * *

Дернув дверь, перешагнул порог.

В комнате горели две керосиновые лампы.

— Как он?

— Бредит, — откладывая какую-то книжку, сказал сидевший за столом.

Шегаев лежал, накрытый тонким солдатским одеялом. Рекунин подошел к койке, коснулся ладонью лба.

— Вот угораздило… Не холодно ему?

— Какой там. Горит весь. За сорок, наверное…

— Наверное!.. градусник не мог в амбулатории взять?!

Тот дернулся было к двери.

— Ладно, сиди. Не до грибов. Уходим…

Снова стукнула дверь.

— Гражданин начальник, разрешите?

Это был Береза.

— Заходи…

Береза несмело сделал пару шагов, остановился.

— Вызывали?

Рекунин тяжело сел на стул и расстегнул ворот полушубка.

— В общем, так, Калинников. Я бы тебя, конечно, напоследок шлепнул…

Калинников начал разводить руки жестом изумления и горечи.

— Молчать! Не надо мне твоего воя. Сам все знаешь: шлепнул бы за милую душу. Но есть у тебя шанс: землемер заболел. Ты остаешься. Смотри: если он умрет, верные люди парашу пустят: мол, ты мне с побегом помогал. И к куму ходил не сам по себе, а по моей указке, глаза отвести. А выживет — чистым будешь. Понял?

— Но…

— Без «но». Понял?

Береза покорно кивнул.

— Понял, гражданин начальник.

— Все, — Рекунин устало хлопнул себя по коленкам, поднимаясь. — Пошли, Степан.

* * *

Длиннющий обоз, змеясь и пронзительно скрипя по снегу стальными полозьями, выполз на реку.