в автомобильную аварию, страх оказаться в полиции, когда ты нарушил закон, страх темноты, когда ты маленький, страх заболеть – я был как-то серьёзно болен и не знал, выберусь ли. Тем не менее могу вас заверить, что все эти страхи невозможно сравнить с тем, о котором я рассказал выше.

Эти четыре года Оккупации сформировали и мою жизненную философию. Позже я чувствовал себя куда увереннее, сталкиваясь со сложностями, каверзами, неудачами и разочарованиями обыденной жизни. Мне было достаточно мысленно перенестись в прошлое, чтобы не драматизировать их. Как сказал Ницше, «то, что нас не убивает, делает нас сильнее».

Есть ещё один страх – страх того, что нам пока неизвестно. Недавно я ехал в пригородной электричке. Со мной рядом села дама с ребёнком лет шести-семи. На следующей остановке в вагон поднялся чернокожий пассажир. Увидев его, ребёнок отпрянул и вскрикнул, одновременно испуганно и удивлённо. Тогда дама в смущении сказала: «Мсье, прошу, извините моего кроху. Он в первый раз видит чернокожего человека». И тот ответил ей: «Ничего страшного…Я отреагировал точно так же, когда в первый раз увидел белого!»

Какое-то время тому назад я получил письмо от мальчика одиннадцати лет. «Напротив моей школы, – писал он, – есть стена, на которой кто-то написал: «К чему слушаться страха, если в истории был Гитлер?» Я не понял, что автор граффити хотел этим сказать. Не могли бы вы высказать своё мнение?»

Должен сказать, что такая постановка вопроса вызвала во мне сложные чувства. В конце концов я ответил следующее: я искренне считаю, что к страху лучше прислушиваться. Это хорошо как минимум тем, что учит нас осторожности. Солдат, который без малейшего страха бросился бы на неприятельские укрепления, не отдавал бы себе полного отчёта в происходящем. Если бы демократические режимы, которые ещё сохраняют свои позиции в мире, были бы менее самоуверенны, когда Гитлер пришёл к власти, и агрессивно-захватнический характер его политики, питаемой ненавистью и расизмом, становился всё очевиднее, мы бы, возможно, смогли избежать мировой войны, уничтожившей миллионы людей разных стран, верований и социального положения.

Остаётся ответить на вопрос, были ли мы героями? Честное слово, если мы ими и были, то не по своей воле. Мы, разумеется, не могли желать ничего подобного тому, с чем столкнулись, и оказались в этой ситуации не по своей воле. Чтобы выпутаться из неё, нам понадобилось преодолеть много препятствий, научиться мгновенно реагировать, предвидеть, быть начеку, импровизировать, выживать… Но я считаю, что нельзя смешивать тягу к жизни с героизмом. Герои осознанно рискуют своей жизнью ради того, за что сражаются и что считают справедливым и прекрасным. Это смелость в чистом виде. Герои для меня – это, к примеру, граждане Кале, те шестеро человек, которые в XIV веке добровольно пошли в заложники к англичанам, чтобы спасти свой город[73]. И доктор Корчак, который пел, отправляясь с детьми в газовые камеры. А ещё лётчики-первопроходцы Гинемер[74] и Мермоз[75]. Нас же загнали в угол и прижали к стене, и нам оставалось только защищаться. Кроме того, чтобы сказать вам всё до конца, я решил, что будет слишком глупо умереть, не узнав, что такое любовь.

* * *

Теперь позвольте мне вернуться к кюре из поезда и к другим людям, которые встретились на нашем пути и неожиданно протянули нам руку помощи. Я думаю о враче из «Эксельсиора», который прекрасно понял, что мы евреи, но ничего не сказал, нарушив тем самым свой служебный долг, а также о кюре и епископе из Ниццы и о директоре «Стройки юности»[76] – организации, созданной правительством Виши! И даже об Амбруазе Мансёлье, петенисте и убеждённом коллаборационисте, обнаружившем впоследствии, что он «прикрывал» евреев. Мансёлье, как вы, несомненно, заметили, толковал о том, что необходимо создать единую Европу. Так оно и было: многие считали, что с Германией уже никому не справиться, и остаётся только «сотрудничать» с ней для достижения европейского единства… под её сапогом. Это совершенно иное видение Европы, нежели сейчас…

Я хочу показать этим, что во Франции того времени – дезориентированной и сбитой с толку – много чего смешалось. Врач, который бог знает почему спасает двух еврейских мальчиков, в то время как он наверняка отправил сотни других в концлагеря, проводники, рисковавшие жизнью, чтобы помочь беглецам перейти в свободную зону… и те, кто обдирал их как липку, прежде чем бросить в лесах и полях.

Я хотел бы также воздать должное некоторым моим соотечественникам, жившим в то время. Например, монсеньору Жюлю-Жеро Сальежу[77], архиепископу Тулузы, за его мужественное послание к народу Франции, в котором звучал призыв к неповиновению: «Евреи и еврейки – это человеческие существа, и не всё дозволено против них, против этих мужчин и женщин, этих отцов и матерей. Они часть рода людского, они наши братья, как и многие другие. Христианин обязан помнить об этом». Это пастырское послание циркулировало во Франции в сентябре 1942 года.

Точно так же следует помнить, что без негласной помощи некоторых жандармов и полицейских, предупреждавших евреев об опасности, рейды, организуемые властями, были бы гораздо эффективнее. Я хочу привести здесь свидетельство того бывшего комиссара полиции, который до сих пор живёт в Монпелье: «Бывают обстоятельства, когда нужно иметь мужество не подчиняться приказам. Французы воевали с немцами и потерпели поражение. Когда нужно было арестовывать бойцов Сопротивления, это разбивало мне сердце, но таковы были превратности войны. А вот аресты евреев – мужчин, женщин, детей за то, что они евреи, – были уже не войной, а расизмом». Этот же комиссар лично предупреждал тех, кому грозил арест. Какие-то люди не поверили ему, и на следующий день он должен был вместе с коллегами задержать их.

Хочу добавить, что, несмотря на антисемитские законы Виши, несмотря на отстранение евреев от определённых видов деятельности, несмотря на унижения и грабёж, французские евреи сумели в этот период сохранить свою идентичность благодаря сильнейшему духу сопротивления, который подвигнул их вступить в борьбу за выживание, поддержанную многими французами и еврейскими организациями. Когда после облав летом 1942 года стало ясно, что открытое исповедание иудаизма обрекает человека на смерть, евреи решили скрываться, сражаться или бежать за границу. Режим Виши несёт большую долю ответственности за депортации; но без ощутимой помощи французского духовенства и значительной части французского населения «окончательное решение еврейского вопроса», навязываемое нацистами, проводилось бы в жизнь гораздо активнее.

* * *

Эти размышления приводят меня к другому вопросу, который мне часто доводилось слышать: почему я решил не