– Я не знаю… Вернее – я знаю о курляндских делах то же, что и вы. Мы с Анриэттой могли бы выяснить больше, если бы не это убийство. И ехать нам некуда. Мы нигде и никому не нужны.

– Вы обе можете уйти в монастырь.

– Он найдет нас и в монастыре… Не забывайте – он кардинал, у него связи в Риме и в Ватикане.

– Спокойной ночи, сударыня.

– Спокойной ночи, сударь.

Дениза вышла. Шумилов подошел к окну.

– Полезай сюда, лазутчик, – сказал он Ивашке. – Какого черта ты сидишь тут и подслушиваешь?

– Не полезу, – сразу отозвался Ивашка, вовсе не желая получить оплеуху или зуботычину.

– Полезай, дельце есть. Надо бы тебе ухо накрутить, ну да бог с тобой.

Ивашка забрался в комнату.

– Все слышал? – спросил Шумилов.

– Все…

– Выходит, одна – зазорная девка, а вторая про себя, может, правду сказала, а может, соврала и сама такова же.

– Выходит, так, Арсений Петрович. А разведала много полезного!

– Жалко дур, – неожиданно сказал Шумилов.

– И как еще жалко!

– Ты Палфейна отыскал?

– Пропал старый черт… Он и нам с Петрухой надобен – усы поправить. Стрельцы смеялись – таких усищ, говорят, нигде не видано, кривые какие-то. А мы сами не умеем.

– Достань Палфейна хоть из-под земли. И пусть он вам с Петрухой добудет здешнее платье. Слышал, я обещал эту монашку с герцогом свести? Палфейн, поди, уже знает, как герцога подстеречь. Вы пойдете с ней, будете рядом. Надо же – зазорные девки…

Был надежный способ изловить старого моряка – с раннего утра в зверинце. Поэтому Ивашка и Петруха, взяв с собой бритву и стрельца Никитку Жулева, сразу после третьих петухов помчались к форбургу. Никитке сказали – вызвать Палфейна из зверинца и хоть в охапке – да приволочь к северным воротам форбурга, и оттуда – доставить к пороховой мельнице. Возле мельницы была, как положено, запруда, а у запруды росли разнообразные кусты. Там, в кустах, Ивашка с Петрухой полагали дождаться Палфейна; время было такое, что городишко еще только просыпался, и вряд кто стал бы там слоняться.

Показываться в форбурге обритыми, но в русском платье, они не желали – им еще предстояло идти туда переодетыми, по приказу Шумилова, и ни к чему было раньше времени привлекать к себе внимание.

Но у запруды они обнаружили небольшую толпу. Ее составляли главным образом женщины.

* * *

Гольдингенские обыватели держали скотину, и летом городской пастух гонял ее на пастбище. То, что выше по течению, занял лагерь московитов, и, с дозволения герцога, коров и овец стали пасти на том лугу, что ниже по течению. Пастух проходил по Церковной улице, собирая стадо, и выгонял его уже возле пороховой мельницы. Там-то он и углядел на плотине что-то подозрительное. Пастух закричал, от северных ворот форбурга прибежал караульный, не успевшие вернуться домой горожанки тоже из любопытства пошли поглядеть – и увидели тело.

К плотине прибило утопленника. Откуда его притащила Алексфлусс – можно было только догадываться. Никто этого мужчину не знал.

Из форбурга тоже выбежали любопытные, вместе с ними – Никитка и Палфейн.

– А ведь я этого человека знаю, – тихо сказал Палфейн Ивашке. – Мы вместе от Эльсинора плыли. Это лоцман Андерс Ведель. Нужно сказать повару Аррибо – они родня, чуть ли не двоюродные братья.

– Аррибо? – спросил Ивашка.

– Да. Что, и тебе, парень, этот поваришка не нравится?

– Да я его и не видал даже. Эй, Фриц, Фриц! Беги, найди на кухне Арне Аррибо! Ну что ты встал? Беги! Скажи – его братец утонул!

Ивашка и Петруха отошли подальше, Палфейн поспешил на помощь мужчинам, которые вытаскивали тело из воды.

– Что они там орут? – спросил Петруха.

– Точно – вдруг всполошились, как куры в курятнике… Петруха, его ножом закололи!

– Сам слышу! Андерс Ведель? Ивашка, я ж его знаю! Это лоцман, я его видел в Виндаве. Вот выпивоха! Зачем его в Гольдинген-то понесло? В Виндаве больше не наливали?

– Может, пропился до креста и к братцу приехал денег просить?

– А у него крест-то был на шее? – Ивашка выглянул сквозь ветки шиповника. – Нет, брат, не до креста. Он, вишь, одет, обут…

– Не умеют пить в этой Европе…

– Ох, не умеют… Кому бы его понадобилось убивать – с пустым-то кошельком? И даже не раздели…

– Это дела моряцкие, – с умным видом сказал Петруха. – Это, видать, за давний грех отомстили. Что ты на меня уставился? Ты этих дел не понимаешь!

– Не понимаю? Выходит, я дурак?!

Чтобы не дошло до драки, они разбрелись на два десятка шагов и продолжали наблюдать в одиночку.

Мужчины, что вытащили мокрое тело, притихли, стоявшие в сторонке женщины перешептывались. И вдруг раздались отчаянные вопли:

– Братец мой, братец мой!!!

Это из форбурга вели под руки к запруде златокудрого повара. Арне Аррибо стенал, взывал к небесам, призывал в свидетели Господа Бога и всех святых, восклицал то по-датски, то по-немецки, то на классической латыни. Идти от ворот было – полторы сотни шагов, не больше. Подойдя к телу лоцмана, Аррибо опустился на колени – и вдруг замолчал.

Из груди Веделя торчала рукоять ножа. Кто-то уверенной рукой вогнал этот нож прямо в сердце.

Аррибо взялся за рукоять, словно желая вытащить нож, и замер.

– Что, парень, печальная картина? – спросил Ивашку Палфейн, незаметно подойдя сзади. – Отдавай-ка ты мою бритву…

– Сперва поправь нам усы. И господин Шумилов сказал тебе раздобыть нам с Петером здешнее платье.

– Будет вам платье. А что вы задумали?

– Это он один знает.

– И какое же платье вам угодно получить? Народ здесь по-всякому одевается.

– Такое, чтобы не стыдно было в нем по форбургу и по самому замку ходить.

– За кого вас должны принять? За лакеев, за конюхов, за прислугу? За челядь рангом выше?

– Нет, прислуга всех своих в лицо знает… – Ивашка задумался. – А за таких господ, что издали в Гольдинген приехали. Из той же Либавы. Или из Кандавы. Здешние, но не из свиты герцога и не гольдингенцы.

– На что купить – господин денег дал?

– Отдаст, когда будет куплено.

– Можно и так. Пошли отсюда, я знаю домишко на окраине, где можно устроиться и привести в божеский вид ваши усы. А то вид у вас и впрямь зверский – как у диких буканьеров с острова Тортуга. Ну-ка, покажи свою прекрасную ножку!

Ивашка выставил ногу в желтом сапоге.

– Сломи-ка веточку да измерь, – велел Палфейн.

Во время этого измерения подошел Петруха и получил то же приказание. Потом они с Ивашкой огородами, сделав крюк чуть ли не в четыре версты, вернулись в лагерь московитов и пошли докладывать Шумилову о новостях.