Тот был у стрельцов, рассказывал, как нашли тело Андерса Веделя, и Ивашка явился в разгар диспута: как у немцев хоронят покойников, найденных с ножом в сердце и не имеющих в Гольдингене родни; опять же, непонятно, кем мог быть датчанин – лютеранином, католиком или вообще еретиком.

Петруха отошел с Ивашкой в сторонку и выслушал приказание Шумилова, которое Ивашка, разумеется, распространил на них обоих.

– Петля, говоришь? Ну, случалось мне петли бросать, я и узел для такой петли знаю. Пошли к телегам, найдем там подходящие веревки, – сказал Петруха.

К телегам шли молча, веревку искали молча – понимали, что слово за слово, а там и до драки недалеко.

* * *

Когда стемнело, Ивашка и Петруха пошли караулить графа.

Он не через дверь вышел, а вылез в окно, прошелся по двору, глядя на небо, потом побежал, лопасти плаща плескались за спиной, как черные крылья, потом взлетел!

Ивашка ахнул, Петруха перекрестился. Но граф всего-навсего ловко прыгнул с разбега на невысокий заборчик, утвердился на нем, как канатоходец на канате, и пошел, раскинув руки, к крыше сарая. Оттуда он перебрался на крышу соседского дома и пошел по самому краю. Остановившись, он негромко позвал: «Бесенок! Бесенок!» Никто не ответил.

– Надо брать, пока не ускакал, – шепнул Ивашка. – Имай его…

Петруха подкрался поближе и ловко метнул веревочную петлю. Она захлестнула графу горло, он покачнулся, потерял равновесие и полетел вниз. Ивашка был наготове, толкнул его, облапил со спины по-медвежьи, вместе с ним повалился, приняв его на себя, а Петруха кинулся хозяйничать в кожаном кармане. Он быстро достал книжонку и кое-как затолкал разрозненные листы, холстинку пожалел – оставил себе. После чего петлю с графа сдернули и – давай Бог ноги!

Граф не завопил, призывая городскую стражу, он остался лежать на траве, раскинув руки и ноги, плохо соображая, что это такое с ним стряслось. Потом он сел, помотал головой, встал, пошел к забору, вскарабкался на сарай, но выше не полез.

– Проклятый алхимик… – бормотал он. – Послал за мной бесов, Искру и Стопламенного… хотел заключить в колбу… Но я улетел, я улетел!..

Те, кого он принял за бесов, бежали к лагерю огородами, в обход главных гольдингенских улиц, и сильно запыхались. Шумилов не ложился, ждал их с добычей. Они вручили Шумилову небольшую книжку, он полистал, ничего в великолепной испанской прозе не понял и пожал плечами.

– Утром отдам монашке, – сказал он. – Хотел бы я знать, что из этого всего получится…

Утро у Шумилова выдалось хлопотное, он только вручил книгу и убежал к княжьему шатру. Князю Тюфякину не полегчало, а меж тем следовало собираться в дорогу, да поскорее. Другого выхода не оставалось, кроме как везти мычащее тело на обозной телеге. Возник вопрос дипломатического свойства – как уезжать, не попрощавшись с герцогом? Но вопрос разрешился сам собой – в замок прискакал гонец, сообщил, что его высочество будет к ужину, привез дичь, которую Якоб настрелял собственноручно и велел подать на стол. На замковой кухне началась суета.

К вечеру Шумилов составил себе свиту из тех людей князя, что умели вести себя прилично, и верхом, хотя ехать было – всего с полверсты, отправился в замок.

Герцог уже знал о случившейся с князем беде, посочувствовал – но кратко, пожелал благополучно довезти страдальца до Митавы, куда и сам собирался – встретиться с Мышецким и с датским послом Кассом. Но герцог, в свои сорок шесть – неутомимый и ловкий наездник, да еще имеющий свежих лошадей на подставах во Фрауенбурге и Доббельне, мог оказаться в Митаве часов за восемь, обоз плелся бы не меньше пяти дней.

Аудиенция была короткой – у герцога скопились дела и письма, после ужина он собирался поработать в своем кабинете. Шумилов, понимая это, очень скоро откланялся и увел свою свиту.

* * *

Гольдингенский замок был невелик – когда его строили четыреста лет назад, большой и не требовался. Он имел все, что требовалось такому зданию, – три этажа, угловые башни, толстенные доломитовые стены, внутренний дворик с непременной «крестовой галереей», часовню и зал капитула. Позднее вокруг замка выросли службы, конюшни, казармы, хлева, все это обнесли крепостной стеной – образовался форбург. Но форбург служил для хозяйственных нужд, а герцог с семейством и придворными был вынужден жить в самом замке, строители которого мало беспокоились о потребностях, способных возникнуть через четыреста лет. Поэтому замок изнутри перестраивали, ставили перегородки и лестницы, прорубали новые двери, и он стал таким же, как всякое дожившее до середины семнадцатого века сооружение рыцарских времен, – непривычному человеку без проводника там приходилось тяжко.

Как выяснилось, Палфейн уже разобрался в этих коридорах, лестницах, тупиках и закоулках. Он появился невесть откуда и задержал Шумилова, дернув за рукав.

– Я уговорился, в одиннадцать, закончив дела, его высочество примет меня наедине. Да, да, его высочество ценит услуги старого моряка! Хотелось бы, чтобы и русский царь их так же ценил. Беседа будет короткой, и сразу, как я выйду, в кабинет может войти та особа, которую вам угодно будет послать. Герцог будет там один.

– Но как? – Шумилов даже растерялся от такого предложения. Он хотел спросить, как Дениза может оказаться возле кабинета, не будучи замеченной никем из лакеев, горничных, секретарей, истопников и прочих придворных чинов.

Палфейн понял его с полуслова.

– Замок построили так, будто кто-то с компасом нарочно ходил и командовал: вот эта стена южная, эта – северная, эта – западная, эта – восточная. Прямо безупречно поставили. Так что у него две северные башни – черта с два поймешь, которая на пару футов севернее. И две южные. В башнях – лестницы, по одной слуги носят в герцогские покои и в детскую, что требуется, а выносят ночные горшки! – Палфейн расхохотался. – Лестница в той южной башне, что ближе к реке. Я условился с парнишкой, с Генрихом, что служит при погребах с провиантом, он вас встретит и проведет по той лестнице, только шею на ней не сломайте. И до одиннадцати пусть сестра Дениза будет там и ждет на третьем этаже, я сам ее впущу. Ну, славно я вам служу?

– Славно служишь, Петер Палфейн, – согласился Шумилов. – Не слышно ли чего о графе ван Тенгбергене?

– Слышно. Его слуга Ян приходил, звал к графу герцогского лекаря. Граф лежит в постели, отказывается есть, и, скорее всего, он городит чушь. Лекарь ушел с ним, пробыл там довольно долго, послал за помощником. А я эту породу знаю! Они от всего на свете клизмами лечат! Как-то я одному такому попался – меня лихорадило, а он выпоил мне два ведра настойки александрийского листа и кассии. Как только из меня все потроха наружу не вылетели?! Когда я понял, что остался жив, я попросил приятеля принести мне два заряженных пистолета. Видели бы вы, как этот шарлатан улепетывал!

– Если будут новости о графе, дай мне знать, – велел Шумилов.

Во дворе он и его малая свита сели на коней и через несколько минут были в лагере.