Равн был великим воином, пока меч сакса не забрал у него глаза, и тогда стал скальдом. Когда я сказал, что не знаю, кто такой скальд, он рассмеялся.

— Мы рифмоплеты, — пояснил Равн.

— Прядильщики?

— Поэты, малец. Те, кто сплетает грезы, люди, создающие славу из ничего и кружащие тебе голову своим творением.

— А какая польза от поэта? — спросил я.

— Никакой, парень, совершенно никакой! От них нет ни малейшего толка! Но когда мир рухнет, души павших будут петь их песни в Валгалле, и слава Мидгарда никогда не умрет.

Равн много рассказал мне о своих богах. Теперь, когда я стал таким же старым, как Равн в дни нашего знакомства, мне хотелось расспросить его еще о многом. По его убеждению, в загробном мире есть место для семей.

— Я снова увижу свою жену, — с тоской сказал он.

Я был тогда слишком молод, чтобы найтись с ответом, и слишком глуп, чтобы расспросить поподробнее. Тогда мне хотелось слушать истории про битвы, но теперь, в освещенном луной амбаре, я цеплялся за эти услышанные давным-давно слова и мечтал, что Гизела ждет меня в некоем залитом солнцем чертоге. Я снова попытался представить ее лицо, ее улыбку. Иногда видел ее в своих снах, но никогда наяву.

— Господин! — прошипел Беорнот, толкнув меня в бок.

Я, верно, задремал, но резко проснулся. Обнаженный Вздох Змея лежал, спрятанный в соломе, рядом со мной, и я инстинктивно нащупал рукоять. Я бросил взгляд направо, туда, где устроились на ночлег гребцы. Я ничего не видел и не слышал, кроме храпа, но спустя какое-то время уловил невнятное бормотание и предположил, что именно этот звук встревожил Беорнота. Слова разобрать не получалось. Бормотание стихло, потом возобновилось. Я слышал тихое шуршание соломы и позвякивание цепей. Звуки не прекращались всю ночь, но спящим людям не запретишь шевелить ногами, поэтому я отбросил тревогу. Луна клонилась к закату, так что через дырявую крышу просачивалось мало света, все гребцы вроде бы спали. Я навострил уши, стараясь уловить звон цепи, осторожно протаскиваемой через кольцо на ножном браслете, но слышал только храп. Прокричала сова. Один из ребятишек заплакал во сне, на него зашикали. Еще раз звякнула цепь, наступила тишина, потом звук повторился. Зашуршала солома, и снова все замерло. Я напряженно ждал, рука сжимала рукоять Вздоха Змея.

И тут здоровенный детина, казавшийся призрачной тенью в темноте, поднялся и с ревом кинулся на меня. За спиной у него лязгнула цепь. Я тоже издал крик — бессловесный крик ярости — и вскинул Вздох Змея, позволив верзиле напороться на клинок. Я пытался устоять, но противник своим весом опрокинул меня на Беорнота, и мы оба повалились. Вздох Змея вошел глубоко, пронзая слой мышц, но детина, все еще вопя, ударил меня саксом, видимо тем самым, какой я дал Иренмунду, и я почувствовал, как рвется кольчуга и острая боль разливается по левому плечу. Меня пришпилили к полу амбара. Я все еще сжимал Вздох Змея и вдруг ощутил, как теплая кровь течет по правой руке. Беорнот орал, дети ревели, Финан сыпал проклятиями, но видеть ничего я не мог, потому что здоровяк навалился сверху. Он дышал судорожно, выдыхая прямо в лицо. Я скинул его с себя, кое-как поднялся на колени и потянул Вздох Змея. Мне следовало воспользоваться Осиным Жалом, потому что длинным клинком тут негде было размахнуться. Прежде чем я успел высвободить меч, на меня накинулись еще двое рабов, лица которых были перекошены от ярости и злобы. Первый атаковавший верзила сдыхал, но цепко ухватил меня за левую ногу. Я провернул Вздох Змея у него в потрохах в тот самый миг, когда один из двоих пырнул меня в живот. В свете луны я разглядел короткий ножичек у него в руке. Я извернулся, но из-за хватки умирающего споткнулся и снова упал. Человек с ножом повалился на меня, рыча и норовя достать мой правый глаз. Я перехватил его кисть левой рукой, правой продолжая сжимать Вздох Змея. Раб снова зарычал, изо всех сил пытаясь продавить мою защиту и ударить ножом. Ему пришлось долго ворочать веслом, и силой он обладал недюжинной. Я намеревался рубануть его Вздохом Змея по шее, но его приятель пытался вырвать у меня меч. Мне, помнится, подумалось: вот ведь какая глупая смерть! Первый противник мало-помалу приближал нож. В полусумраке амбара я разглядел, что это на самом деле не нож, а большой корабельный гвоздь, костыль. Кряхтя от напряжения, раб тянулся воткнуть его мне в глаз, тогда как я пытался остановить его руку и одновременно не выпустить Вздох Змея.

Я проигрывал битву. Костыль неумолимо приближался, гребец был сильнее меня. Потом, совершенно неожиданно, глаза его расширились, он перестал рычать, обессилевшая рука разжалась, и длинный гвоздь упал, едва не угодив мне в глаз. Раба вырвало кровью, густой поток которой казался в ночи черным. Она хлынула с такой силой, что ослепила меня, залив все лицо теплой жижей. В перерубленном горле хрипело и клокотало. Почти в тот же миг второй противник выпустил как мою руку, так и рукоять Вздоха Змея.

Завизжала женщина. Я встал, застонав одновременно от страха и от облегчения. Амбар вонял кровью. Гребец, пытавшийся вырвать у меня Вздох Змея, пятился перед нацеленным на него копьем. Его ранили в ребра, видимо, этим самым копьем, и я прикончил его, полоснув на обратном замахе по горлу. Верзила, напавший первым, до сих пор держал меня за ногу, но это был уже посмертный хват. Направив окровавленный меч вниз, я пробил ему руку, а затем, опьяненный гневом, вогнал Вздох Змея в глаз и погрузил глубоко в череп.

Послышался стон, женщины охали, дети плакали, потом наступила тишина.

— Кто-нибудь ранен? — спросил Финан.

— Я, — с досадой отозвался я. — Но жить буду.

— Ублюдки, — прошипел Финан.

Десятеро из гребцов сочли, что для них выгоднее всего убить нас, и теперь все десять были либо мертвы, либо испускали дух. Остальные сбились в кучу у дальней стены. Среди них был Иренмунд.

— Господин, мы не знали… — начал он.

— Тихо! — рявкнул я. Потом нагнулся и вытащил из руки убитого сакс. Я повернулся к Иренмунду. — Как у него оказался этот меч?

— Я спал, господин, — испуганно прошептал дан. — Он, верно, украл его!

Здоровяк стащил меч, потом тихо и неприметно развязал узлы на одной из цепей. Он ослаблял их звено за звеном, работая в темноте, пока не счел, что его движения ничто не сдерживает.

А визжала, как оказалось, Бенедетта, но не от боли, а от страха, когда ткнула копьем человека, пытавшегося вырвать Вздох Змея. Итальянка до сих пор сжимала оружие, лунный свет отражался в ее расширенных глазах. Ее удивление было пустяком в сравнении с тем, которое испытал я, увидев рядом с ней крошку Алайну, тоже с копьем. Именно Алайна вонзила острие в глотку рабу, пытавшемуся заколоть меня самодельным ножом. Девочка казалась совершенно невозмутимой, только гордо смотрела на меня.

— Спасибо, — прохрипел я.

Две другие девочки тоже схватили копья и помогли моим парням, разбуженным внезапно разгоревшейся дракой. Освобожденные рабы наверняка задавили бы нас числом, но им мешала цепь, и при них имелись только один меч и два самодельных ножа. Моим людям как раз достало времени, чтобы схватиться за оружие.