Чем же занимался Лилиенталь после того, как покинул правительство? Если принимать во внимание доступные сведения, много чем. Но все, как ни удивительно, связано с Уолл-стрит, или с частным бизнесом, или с тем и с другим одновременно. Во-первых, имя Лилиенталя можно найти в любом деловом справочнике как соучредителя и председателя совета Development&Research Corporation. Несколько лет назад я позвонил в контору D&R, тогда располагавшуюся в Нью-Йорке, в доме 50 на Бродвее, и убедился: эта частная фирма, расположенная в паре кварталов от Уолл-стрит и связанная с Уолл-стрит, оказывает управленческие, технические, деловые и плановые услуги организациям, осуществляющим разработку полезных ископаемых за границей. Другими словами, D&R — вторым соучредителем которой был покойный Гордон Клэпп, преемник Лилиенталя на посту председателя совета директоров T.V.A., — учреждение, помогающее иностранным правительствам в строительстве предприятий, родственных по профилю T.V.A. Как я узнал, с момента возникновения в 1955 году D&R за умеренную, но вполне достаточную плату планировала начало освоения Хузистана, засушливого и бедного, но изобилующего нефтью района Ирана, и управляла им. Консультировала правительство Италии по вопросам развития отсталых южных провинций. Помогала республике Колумбия создать нечто вроде TVA для освоения плодородной, но регулярно опустошаемой наводнениями долины Каука. Компания, кроме того, консультировала правительство Ганы по вопросам водоснабжения, Берег Слоновой Кости — по поводу разработки месторождений полезных ископаемых, а Пуэрто-Рико — относительно производства электрической и атомной энергии.

Во-вторых — и когда я узнал об этом факте, он показался мне куда более удивительным, чем работа в D&R, — Лилиенталь сделал себе приличное состояние на ниве корпоративного управления и предпринимательства. В уведомлении о голосовании, разосланном 24 июня 1960 года компанией Minerals&Chemicals Corporation, я нашел Лилиенталя в списке директоров и выяснил: он держал 41 366 ее акций. Они продавались на Нью-Йоркской фондовой бирже по цене свыше 25 долл. каждая, и простое умножение дало в результате умопомрачительную по меркам рядового человека сумму. Говоря о рядовом человеке, я имею в виду тех, кто провел всю жизнь на государственной службе и жил не на частные доходы, а на зарплату.

С другой стороны, в 1953 году издательство Harper&Brothers выпустило третью книгу Лилиенталя «Big Business: A New Era» («Большой бизнес: новая эра»). До этого он написал еще две книги — «T.V.A.: Democracy on the March» («T.V.A.: Демократия на марше») и «This I Do Believe» («Во что я верю»), вышедшие в 1944 и 1949 годах. В «Большом бизнесе» Лилиенталь утверждал: от уровня развития промышленности зависит не только превосходство США в производстве и распространении товаров, но и национальная безопасность. В США появились механизмы, защищающие общество от злоупотребления крупного бизнеса, или, по крайней мере, позволяющие понять, что с ними делать. Крупный бизнес не уничтожает мелкий, как считают многие, а, наоборот, способствует его процветанию. И, наконец, крупный бизнес не подавляет индивидуальность, как думает большинство интеллектуалов, а, напротив, поощряет его, ликвидируя бедность и высокую заболеваемость и гарантируя большую физическую безопасность, а также предоставляя большие возможности для отдыха и путешествий. Поистине смелые слова в устах старого поборника Нового курса.

Прилежно читая газеты, я проследил становление карьеры Лилиенталя на государственной службе. Мой интерес к нему как к государственному чиновнику достиг пика на уровне февраля 1947 года, когда на слушаниях в Конгрессе, отвечая на яростные нападки своего заклятого врага, сенатора от Теннесси Кеннета Маккеллара, поставившего под сомнение соответствие Лилиенталя должности председателя комиссии по атомной энергии, он искренне высказал демократические убеждения, обрушившись на то, что позднее стали называть маккартизмо[46]. «Один из догматов демократии, вырастающий из ее главного положения о приоритете личности, в том, что все люди — дети Бога, и поэтому их личности священны и неприкосновенны, — сказал тогда Лилиенталь. — Это глубокая вера в гражданские свободы и необходимость защищать их и отвращение к любому, кто хочет лишить человека самого дорогого — доброго имени, приписывая ему пороки путем грязных намеков или прямых инсинуаций». Отрывочная информация, которую мне удалось собрать, вызвала некоторое недоумение. Чтобы разобраться, как Уолл-стрит и бизнес повлияли на Лилиенталя (и наоборот), я связался с ним и по его приглашению через пару дней поехал в Нью-Джерси, где провел вечер в его доме.

Лилиенталь и его жена Хелен Лэмб Лилиенталь с 1957 года жили на Бэттл-роуд в Принстоне, куда переехали из Нью-Йорка сначала в дом на Бикмен-плейс, а потом в квартиру на Саттон-плейс. Принстонский дом, стоявший на участке площадью не более акра, — образчик георгианской архитектуры[47] из красного кирпича с зелеными ставнями на окнах.

Окруженное такими же домами владение достаточно обширно, но ни в коем случае не претенциозно. Лилиенталь, одетый в серые брюки и клетчатую спортивную рубашку, встретил меня на крыльце. Мужчина лет 60 с небольшим, высокий, подтянутый, с залысинами, ястребиным профилем и открытым проницательным взглядом. Он провел меня в гостиную, где представил миссис Лилиенталь, а потом показал два семейных сокровища — большой восточный ковер перед камином (подарок шаха Ирана) и висящий на противоположной стене свиток с китайской картиной XIX века. На ней изображались четыре весьма жуликоватых на вид человека. Это портреты, объяснил Лилиенталь, типичных китайских чиновников среднего и высокого ранга, и они имеют для него особое значение. Ткнув пальцем в одного из загадочных персонажей, он с улыбкой добавил, что этот тип — его восточный двойник.

Миссис Лилиенталь ушла в кухню сварить кофе, а я попросил Лилиенталя рассказать мне о своей жизни сразу после ухода с государственной службы. «Хорошо, — согласился он. — Вот начало: я ушел из комиссии по атомной энергии по нескольким причинам. На такой работе человек сильно изнашивается. Кроме того, если долго на ней засиживаешься, то в какой-то момент начинаешь понимать, что ты постоянно умасливаешь промышленников, или военных, или и тех и других — и в результате атомная пороховая бочка оказывается набита еще плотнее. Есть и другая причина: мне хотелось высказывать свои взгляды более свободно, чем я мог себе позволить, будучи государственным чиновником. Я понял, что отслужил свое, в ноябре 1949 года подал прошение об отставке и через три месяца оставил пост, выбрав время, когда не подвергался критике. Вообще говоря, я планировал уйти с должности раньше, в начале 1949 года, но тогда я подвергся резкой критике в конгрессе — Хикенлупер из Айовы обвинил меня в “невероятной управленческой некомпетентности”, — я заметил, что Лилиенталь не улыбался, вспоминая эпизод с Хикенлупером. — Я вступил в частную жизнь со страхом и одновременно с облегчением, — продолжал он. — Страшно было, поскольку я не знал, как буду зарабатывать на жизнь… на самом деле, не знал. Да, когда-то в молодости, до государственной службы, я был практикующим адвокатом в Чикаго и делал хорошие деньги. Но теперь я не хотел быть адвокатом. А что я мог делать, кроме этого? Я был настолько одержим этой проблемой, что жена и друзья начали надо мной подшучивать. На Рождество 1949 года жена подарила мне оловянную кружку для подаяний, а один из друзей — гитару, чтобы я играл на ней на перекрестках. Чувство облегчения я испытал, потому что у меня снова появилась частная жизнь, я стал свободным человеком. Как частному лицу, мне не надо было везде ходить с охраной, как в те времена, когда я работал в комиссии по атомной энергии. Мне не надо было отвечать на обвинения конгрессменов. Я смог наконец откровенно говорить обо всем с женой».