Играя роль свахи в браке между Minerals Separation и Attapulgus, Лилиенталь одновременно взял на себя щекотливую задачу убедить руководителей южной компании, что им отнюдь не отводится роль пешек в играх шайки алчных банкиров Уолл-стрит. Роль агента банкиров была непривычной для Лилиенталя, но, очевидно, он хорошо справился, хотя его присутствие осложнялось шлейфом слухов о нем как о поборнике воинствующего социализма. «Дэйв очень умело настроил руководство Attapulgus, — говорил мне один из ветеранов Уолл-стрит. — Он примирил их с мыслью о слиянии, показав все выгоды». Сам Лилиенталь рассказывал: «В административных и технических отделах фирм я чувствовал себя как дома, но финансовыми вопросами должны были заниматься люди из Lazard Frères и Eberstadt. Я терялся всякий раз, когда заговаривали о передаче активов и обмене акциями. Я просто не знал, что такое передача активов» (как Лилиенталь знает теперь, передача активов — это, если не вдаваться в технические подробности, разделение одной компании на две или больше, то есть процесс, противоположный слиянию). Слияние произошло в декабре 1952 года, и ни Attapulgus, ни Minerals&Chemical Corporation ни разу о нем не пожалели. В момент слияния Лилиенталь стал председателем совета директоров с годовым окладом 18 тыс. долл. Следующие три года, будучи председателем совета директоров, а позже председателем исполнительного комитета, он не только участвовал в управлении текущими делами компании, но и руководил ее дальнейшим ростом, осуществив серию новых слияний — одного в 1954 году с компанией Edgar Brothers, ведущим производителем каолина для бумажных покрытий, и двух в 1955 году, с производителями извести в Огайо и Виргинии. Эти слияния и связанное с ним повышение эффективности производства не замедлили окупиться. С 1952 по 1955 год чистая прибыль на одну акцию возросла более чем в пять раз.

Динамику роста доходов Лилиенталя со сравнительно скромной зарплаты государственного служащего до уровня успешного предпринимателя можно продемонстрировать на уведомлениях о голосовании, которые компании рассылают акционерам перед ежегодными и внеочередными собраниями (немного существует доступных документов, столь же информативных, как эти уведомления: в них должно быть точно указано количество акций на руках у директоров). В ноябре 1952 года компания Minerals Separation North American предоставила Лилиенталю, в дополнение к окладу, право на фондовый опцион[48]. Опцион давал ему право купить не больше 50 000 акций фирмы за счет ее финансов по цене 4,87½ за акцию, а затем по текущему курсу в любое время до конца 1955 года. В обмен на это он подписал контракт, согласно которому обязывался работать в руководстве компании в течение 1953–1955 годов. Потенциальные финансовые выгоды для него, как и для других получателей фондовых опционов, заключались в следующем: если цена акций существенно возрастала, то он мог покупать их по цене опциона и таким образом иметь держание, стоящее гораздо больше уплаченной суммы. Более того — и это еще важнее, — если бы он решил впоследствии продать свои акции, то получил бы прирост капитала, облагаемый налогом по ставке максимум 25 %. Естественно, если акции начали бы падать в цене, то опцион потерял бы всякий смысл. Но, как и акции большинства предприятий в середине 1950-х, акции Лилиенталя летели вверх с фантастической быстротой. К концу 1954 года, согласно уведомительным письмам, опцион Лилиенталя достиг объема 12 750 акций, которые к тому времени стоили не по 4,87½, а по 20 долл. В феврале 1955 года Лилиенталь продал 4000 акций по 22,75 долл., получив в результате 91 тыс. долл. Эта сумма, уменьшенная на налог на прирост капитала, добавилась к сумме опциона, и в августе 1955 года, как показывает уведомительное письмо, Лилиенталь уже владел 40 000 акций — приблизительно то же число, как в то время, когда я побывал у него в гостях. К тому времени акции, до этого продававшиеся на внебиржевых рынках, не только оказались в реестре Нью-Йоркской фондовой биржи, но и стали там излюбленными фаворитами спекулятивных торгов. Цены взлетели до 40 долл. на одну акцию, и Лилиенталь, что понятно, оказался миллионером. Кроме того, компания платила всем акционерам фиксированные дивиденды — по 50 центов за акцию, а значит, финансовые проблемы четы Лилиенталь остались в прошлом.

С точки зрения финансов, сказал Лилиенталь, знаменательным моментом триумфа стал тот июньский день 1955 года, когда акции Minerals&Chemicals были внесены в реестр Нью-Йоркской фондовой биржи. По принятому обычаю, Лилиенталя как руководителя компании пригласили в зал торгов. Руку ему пожал президент, а затем гостю показали биржу. «Экскурсия ошеломила меня, — рассказывал Лилиенталь. — До этого мне ни разу не приходилось бывать на биржах. Все казалось загадочным и удивительным. Ни один зоопарк не мог бы показаться более странным». Нигде, правда, не было написано, как сама биржа отнеслась к визиту бывшего носителя дьявольских рогов.

Лилиенталь очень живо рассказывал о своей компании. Он говорил о ней как о предмете таинственном и очаровательном. Я спросил, что, помимо финансового интереса, побудило его заняться делами маленькой фирмы, и как чувствовал себя бывший шеф T.V.A. и председатель комиссии по атомной энергии, занимаясь пустяками типа продажи аттапульгита, каолина, извести и «Спиди-драй». Лилиенталь откинулся на спинку стула и посмотрел в потолок. «Мне хотелось приобрести опыт предпринимателя, — ответил он. — Меня привлекла идея взять маленькую, хромающую фирму и постараться сделать из нее что-нибудь приличное. Построить ее. Такое строительство, думаю, есть краеугольный камень и суть американского свободного предпринимательства, и именно этого мне не хватало во время работы на государственной службе. Мне хотелось попробовать. Теперь насчет того, как я себя чувствовал. Ну, могу сказать, опыт оказался волнующим. Работа потребовала большого интеллектуального напряжения. Изменились многие старые представления. Я начал испытывать новое для себя чувство — уважение к финансистам, людям типа Андре Мейера. Они отличаются корректностью, чувством чести, о чем я никогда не подозревал. Я понял, что мир бизнеса полон оригинальных творческих умов, хотя есть там, конечно, и просто хитрецы. Более того, заняться бизнесом соблазнительно. На самом деле, я рисковал превратиться в раба. У бизнеса есть людоедская сторона, и часть ее — это поглощенность работой. Я понял: некоторые вещи, которые мы читали о бизнесе — например, если не проявить бдительность, то можно пасть жертвой слепой погони за деньгами, — правда. Удержаться от соблазна помогли добрые друзья — Фердинанд Эберштадт, вошедший в совет директоров после слияния с Attapulgus, и Натан Грин, советник фирмы Lazard Frères, тоже одно время входивший в совет. В вопросах бизнеса Натан Грин был для меня отцом-исповедником. Помню, как он сказал мне: “Вы думаете, что накопите денег и станете независимым. Друг мой, на Уолл-стрит независимость не завоевывают одним махом. Перефразируя Томаса Джефферсона, я скажу: "Свою независимость надо здесь завоевывать снова и снова, каждый день"”. Впоследствии я понял, насколько он был прав. О, у меня появились проблемы. Я спорил сам с собой, ставя под сомнение каждый свой шаг. Видите ли, я очень долго был сотрудником и руководителем двух больших государственных учреждений. У меня было чувство единства с ними. На такой работе теряешь чувство собственного “я”. Теперь же, когда мое “я” все время оставалось при мне, следовало о нем заботиться — как и об уровне жизни и финансовом будущем, — и я все время сомневался в правильности своих действий. Об этом подробно написано в моем дневнике. Можете почитать, если хотите[49]».