— Ну, разобьем фрицев, встретимся с союзниками, окончится война. Что мы станем делать после войны?

— А-а! Ну тебя к черту! Дай закончить войну, а потом уж будем думать! Впереди ночь и полеты на этот чертов Альтдамм! Вот и думай, как поразить цель, как обойти зенитки. Об остальном думать рано.

— Вот как? Не думал, что твоя голова — только приспособление для ношения фуражки…

— Зато у тебя забита дурью! И вообще, что ты привязался ко мне? Чего ты от меня хочешь?

— Чтобы ты на минутку забыл о войне, перестал быть солдатом и оглянулся вокруг! Чтобы посмотрел на это небо, на эту зелень деревьев, на эти первые цветы!.. Пойми, Коля, нам придется заново учиться видеть и понимать то, что родит земля.

— Земля и гадов родит. И фашистов тоже.

— Ты прав. Но я не об этом. Все познается в сравнении. Если бы мы не видели зверств фашистов, то не имели бы представления о фашизме. Не испытай мы всех тягот войны, не могли бы ценить каждый день мира. И не путай ты божий дар с яичницей! Я говорю о прелести природы, о человеческих чувствах. Огрубели мы, брат, одичали. Ты вот знаешь, какой завтра день?

Николай лишь молча пожал плечами.

— То-то! Завтра — Восьмое марта! В этот день нам, мужчинам, положено проявлять особое внимание к женщинам. Давай нарвем подснежников да поднесем их девчатам из штаба.

— Кому-то конкретно, или?..

— Нет, Коля, ты неисправим. Всем сразу.

— Тогда… Что ж, поддерживаю великую идею. Только после полета. Утром. А не то завянут наши цветочки.

Но цветы не завяли. Они просто не были сорваны. Опять бешеные вихри войны закружили нас на своих крыльях…

На всем участке фронта уже стоит относительное затишье, только в районе Штадтгарта не затухают ожесточенные бои, и полк получает задачу — бомбовыми ударами поддержать там наши войска.

— Экипажи Ляшенко, Мартынова и Михаленко остаются, остальные по самолетам! — заключает командир полка. — Вылет по готовности. Разойдись!..

Ломается четкий строй летчиков, все расходятся по своим самолетам, на старте остаются три экипажа.

— Прошу на КП, — приглашает нас командир и первым направляется в сторону землянки.

По старой традиции КП полка и здесь, под Ландсбергом, находится в землянке. Мы спускаемся вниз, в сырую духоту, тускло освещенную автомобильными лампочками.

— Товарищи, вам предстоит особое задание, — обращается к нам командир полка. — Майор Гуторов, покажите цель.

Штурман полка разворачивает на столе карту. Судя по всему, красная линия, пересекающая карту в северо-западном направлении почти до самого моря, и есть маршрут нашего полета.

— Ого! Вот так полётик! — не сдерживается Николай. — А горючего хватит?

— Хватит, — вступает в разговор командир. — Пойдете с дополнительными баками. Я уже дал команду готовить их.

— Прошу смотреть сюда, — продолжает штурман. — Вот Штеттин, южнее его — Ротемюль. На запад от Ротемюля большой лесной массив. Где-то там имеется прямоугольная вырубка, поляна, что ли, которая тянется с севера на юг. На карте она не обозначена, в действительности существует. Вам предстоит отыскать эту вырубку и сбросить группу с особым заданием. Сигналов не будет. Сброс тайный, поэтому подойти надо без шума, желательно на небольшой высоте.

— Старшим группы назначаю капитана Мартынова, — прерывает штурмана командир.

Еще и еще раз изучаем маршрут полета, вычерчиваем на память характерные ориентиры. В этот полет мы пойдем без штурманов, его не будет даже на самолете ведущего, капитана Мартынова, так что исход полета всецело зависит от нашего умения ориентироваться. Все мы будем предоставлены самим себе. В эту ночь к нам никто не сможет прийти на помощь, если даже и возникнет в ней надобность. Перед нами ночь, заполненная неизвестностью. Неизвестность — это всегда опасность, но мы не представляем достаточно ясно, в чем она заключается, что может ожидать нас в полете. Удастся ли нам миновать зенитки, обозначенные на карте? А вдруг мы выйдем на те, о которых еще не знает наша разведка? Впрочем, что гадать, мы можем просто врезаться в стальные тросы заградительных аэростатов!.. Опасность… Даже в обычном дневном полете в мирное время летчика подстерегает неожиданность. Сколько таких неожиданностей таит в себе ночное небо над вражеской землей? Нет, об опасности думать сейчас не стоит. На войне она повсюду — и на земле и в воздухе. Надо думать о полете, о том, как лучше выполнить задание.

Оборачиваемся на стук сапог и приглушенные голоса — это командир полка с начальником разведотдела дивизии майором Желиховским и с нашими «пассажирами».

Со мной летит немец средних лет, бывший летчик, обер-лейтенант Курт, как он представляется, хотя на нем форма армейского гауптмана.[29] Этот рослый детина с головы до ног обвешан оружием: на шее «шмайсер»,[30] на широком поясе «парабеллум», кинжал с черной пластмассовой ручкой, на которой выгравирована серебряная свастика, и две гранаты. Он протягивает широченную ладонь и крепко сжимает мою руку:

— Флигер?[31]

Я молча киваю головой.

— Камрад, товарич. Ми будем флиген убер майн ланд… Мой страна. — В глазах немца мелькает какое-то неопределенное выражение. — Ми будем… Гитлер капут! Понимаешь?

Как не понять. Это и ежику понятно. Теперь эти слова на языке каждого немца. Но почему от обер-лейтенанта разит вином? Это меня здорово беспокоит: кто знает, что у него на уме!..

Мы подходим к самолету. Помогаю немцу подняться на крыло и устроиться в кабине. При его громадном росте, парашюте и объемистом рюкзаке это не так просто. Наконец он устраивается.

— Гут. Каюте эрстер классе.[32]

Теперь и я надеваю на себя парашют и залезаю в кабину.

Высота двести метров. Ночь светла настолько, что отчетливо видны все ориентиры, видны и наши самолеты. Идем разомкнутым строем в пределах видимости. Так легче пилотировать и вести ориентировку. Некоторое время я сверяюсь с картой, потом перестаю заглядывать в планшет, полагаюсь на зрительную память и стараюсь не терять из виду самолет Мартынова.

Что бы ни случилось с двумя другими самолетами, я должен пробиться к цели и произвести сброс. Точно так же, уверен я, думают сейчас Мартынов и Ляшенко. Вероятно, наши «пассажиры» имеют одинаковое задание и дублируют друг друга, сами того не подозревая.

Обер-лейтенант тяжело ворочается в своей кабине, часто перевешивается за борт, стараясь что-то разглядеть. Может быть, узнает родные места? Интересно, откуда он. Германия ведь тоже велика. А кто был тот седой человек, что провожал обер-лейтенанта? Какая теплота была в немногих словах: