— Глюклихе райзе, Курт![33] — сказал седой.

— Данке. Данке шён![34] — ответил обер-лейтенант.

А может, я напрасно усомнился в обер-лейтенанте, зря посеял беспокойство в душе?

Немец. Почему это слово вызывает во мне бурю неприязненных чувств? Ведь сидящий позади меня немец не принадлежит к моим врагам, он солдат моей Родины и сражается против фашизма! Причем сражается тайно, в одиночку, не ощущая рядом локоть товарища, а это во сто крат сложнее и труднее. Так смею ли я давать волю своей неприязни?

Вот так всегда: стоит только чуть ослабить внимание, как тут же тебя подстерегает неожиданность. Нет, воздух не для эмоций — эмоции следует оставлять на земле! Неожиданно прямо подо мной обозначается старт — чередование желтых и зеленых огней. Аэродром! Успеваю заметить, как Мартынов и Ляшенко отваливают вправо. Я с маневром опоздал, мой самолет висит над самым центром взлетно-посадочной полосы. Сейчас фрицы опомнятся, включатся все противозенитные средства, и тогда мне не выбраться из огня… Что же делать? Что придумать? Как быть?!

Прибираю газ, включаю бортовые огни и разворачиваюсь вдоль горящего старта, как будто захожу на посадку: пусть немцы примут меня за своего. Лишь бы только не открывали огонь!

Строю «коробочку». Стартовые огни по-прежнему не выключаются. Наверно, на светлом небе с земли отчетливо виден силуэт моего самолета. Ну и пусть! Буду имитировать заход на посадку, а затем попытаюсь уйти на бреющем. Лишь бы только не догадались! Лишь бы не распознали мой «тихоход»!

Высота двести метров. Выполняю третий разворот. Нажимаю на кнопку АНО и часто-часто мигаю огнями, чтобы создать впечатление «своего», заходящего без волнения на посадку.

Четвертый разворот. Перевожу самолет на снижение. В стороне от старта включается посадочный прожектор. Ага, фрицы клюнули, приняли меня за своего, уверены, что я захожу на посадку. Высота сто метров. Прибавляю обороты двигателю и разгоняю самолет со снижением. Решение уже пришло само по себе: пройду над стартом на малой высоте и, будто не рассчитав, уйду на второй круг, а там — в сторону, и поминай как звали! Пока опомнятся, пока сообразят…

Мысли и действия занимают считаные секунды. Только теперь завозился в своей кабине Курт:

— Вас ист лос? — спрашивает он. — Дас ланден?

Бросаю взгляд назад и замечаю в его руке пистолет. Вот тебе и на! Мне совсем неохота получить пулю в затылок! Вновь оборачиваюсь и показываю ему кулак:

— Зитц! — кричу во все горло. — Их махен старт![35]

Бегут под крылом посадочные огни, уходит назад освещенная прожектором бетонка. А впереди темнота. Отворачиваю вправо, на прежний курс. Высота пятьдесят метров. Только бы не врезаться в какую-либо трубу!.. А позади хохочет Курт:

— Гут! Кароший товарич!.. Гут дас шауспииль![36]

— Иди ты к…

— О, я, я! Понимаешь!

Курт смеется так, что вздрагивает самолет.

Наконец мы над целью. Я отчетливо вижу светлый прямоугольник поляны и оборачиваюсь к Курту.

— Пора! Вылезай на крыло! — И для убедительности показываю вниз рукой.

Курт выбирается из кабины на крыло самолета. Прямоугольник поляны наплывает, становится все больше и больше.

— Пошел!

Но Курт стоит на крыле, свесив голову ко мне в кабину.

— Прыгай же! Шпринген зи!

— Бис бальд, товарич![37] — говорит он мне и соскальзывает вниз.

В сером небе тает белый гриб парашюта….

«До скорого свидания». Состоится ли оно? Увижу ли я тебя, Курт, в новой Германии, в Германии без фашизма?

* * *

В годы войны средства массовой информации не баловали нас вниманием. Больше того, о делах нашей авиации умалчивали. Уж не потому ли, что она так и не получила определенного названия? Были штурмовики, истребители, дальние и скоростные бомбардировщики, а куда относились мы? Да и можно ли было серьезно относиться к нашим «тихоходам»? Не случайно, видимо, вышедший еще в годы войны фильм с многозначительным названием «Небесный тихоход» напоминал водевиль из развеселой жизни «военных» летчиков. Зрителю, по сути дела, он не поведал о боевых буднях летчиков этих «небесных тихоходов». А ведь и они, сражаясь на своих маленьких и беззащитных самолетах, творили чудеса!

Всем известно имя Героя Советского Союза Алексея Маресьева. Летчик совершил подвиг: потеряв в бою ноги, он вернулся в строй и стал вновь летать. Я не знаю, сколько вражеских самолетов он сбил до и после, и не это важно. Сколько бы их ни было на его счету, уже одно возвращение в воинский строй после такого тяжелого ранения — подвиг!

Федор Маслов не стал Героем. Но он совершил семьсот пятьдесят боевых вылетов на бомбардировку вражеских объектов, на разведку, в тыл врага, к партизанам. Он не сбивал самолеты, он летал на ПО-2. Но сколько на его счету взорванных вражеских эшелонов и уничтоженных переправ! Сколько подбитых танков и разрушенных укреплений противника! Последние сто десять вылетов Федор сделал уже после того, как потерял ногу!

Через двадцать лет после войны мы встретились с Федором в Москве, на Красной площади. Немногие из наших однополчан пришли на эту встречу, немногие остались в живых. Пришел и наш первый командир полка теперь генерал-майор Анатолий Александрович Меняев, тогда он был переведен на должность заместителя командира дивизии пикирующих бомбардировщиков, а после войны возглавил один из факультетов Военно-воздушной академии.

Тем дороже была наша встреча…

И опять я перелистываю пожелтевшие страницы своей старой «летной книжки», вчитываюсь в короткие записи, сделанные в последние дни войны. «Бомбардировка Цехина…»,

«Бомбардировка леса севернее Мюнтеберга…», «Бомбардировка нескольких заводов севернее Цехина…».

И, наконец, запись, подчеркнутая красными чернилами: «Бомбардировка Берлина». Всего два слова, а за ними весь пройденный нами путь. Путь от Москвы через Сталинград, Курск, Орел, Бобруйск, Минск, Варшаву и Познань. За этой записью имеются другие, где означены многие города Германии. Но их облики улетучились из моей памяти, растаяли, как миражное видение. Зато навсегда останется в памяти тот день, когда в «летную книжку» были вписаны эти два слова: «Бомбардировка Берлина».

Помнится, однажды, еще до зачтения боевого приказа, всех нас облетела радостная весть: пойдем на Берлин!

Не сговариваясь, все мы надеваем парадную форму, прикрепляем ордена и медали и тщательно надраиваем сапоги. Над нашим блестящим и сверкающим всеми оттенками радуги строем разливаются резкие запахи военторговского одеколона и сапожной ваксы. Об исключительности события свидетельствует появление армейского и дивизионного начальства. Наш строй обходят член Военного совета армии генерал Виноградов, командир дивизии генерал Рассказов, начальник политотдела дивизии полковник Журбенко, командир полка и все офицеры штаба.