Благодаря школам и институтам, где преподавание ве­лось на идиш, как и многочисленным переводам, еврейский язык в Советском Союзе обогатился значительным количе­ством новых терминов. Большею частью они заимствованы у русского языка, без всякого внимания к духу и чистоте самого идиш.

Здесь мы снова сталкиваемся с основной чертой отно­шения советской власти к еврейской литературе. Поскольку евреи признаны национальным меньшинством, непременным условием такого признания был отрыв советского еврей­ства от еврейства мирового. Высказывалось желание заве­сти особое советское начертание на идиш.

Еврейская литература была локализирована, стала ли­тературой большой провинции, а не ветвью универсально­го еврейского творчества. Она лишилась притока питатель­ных соков извне и оскудела. На писателей за пределами Со­ветского Союза полагалось смотреть с искусственно-разду­тым чванством. На банкетах в честь приезжавших писате­лей-гостей из заграницы не стеснялись читать им нотации и учить уму-разуму, причем некоторые гости, как Г. Лейвик, а затем Шолом Аш, дали отпор хозяевам. У начинающих ав­торов воспитывалось сознание, что им, якобы, уже нечему учиться у известных еврейских писателей за пределами Со­ветского Союза.

Наряду с этим, еврейскую литературу оторвали от все­го исторического прошлого. Как не обучали еврейской исто­рии в школах, так не признавали еврейской истории и в ли­тературе. Оказывалось, что если «советский еврейский на­род» до октября и имел какую-то эфемерную историю, то это был только мрачный пролог к эпохе счастья и расцвета ев­рейской жизни при советах. Еврейская литература была при­равнена к литературам тех народов Советского Союза, ко­торые только при советской власти получили свой алфавит.

Еврейская литература дорого заплатила за это. Ее уре­занная тематика была сплошь окрашена в серый колорит. Даже у писателей, которые достигли известного уровня художественности, имеются только считанные произведе­ния, сохраняющие длительную ценность. Вместо естествен­ной задачи всякого писателя — углубиться в индивидуаль­ную сущность своего народа, им было приказано обнару­жить нового человека в советском еврее.

Но для народа Библии с вековой литературной тради­цией, формула «Социалистическое содержание и нацио­нальная форма» — должна была неизбежно принести ду­ховное обнищание. Печать на идиш на 90% представляла собой перевод казенной информации с обрывками сведений о собственной еврейской жизни и без всякой информации о жизни евреев в других странах. Советская еврейская лите­ратура не могла выполнять естественного призвания — поддержать еврейское национальное самосознание. Она бы­ла вынуждена проводить линию безбожников и чернить всё, что было дорого значительной части народа. Это не могло не вызвать пассивный протест читателей: тираж ев­рейской книги сильно упал.

В двадцатых и в начале тридцатых годов, вечера, на которых еврейские писатели читали свои произведения, привлекали большие аудитории. Литература еще остава­лась фактором связи для еврейства. Но когда она стала советской литературой на еврейском языке, ее национально-консолидирующее значение стало угасать и в то же время ее внутренний престиж стал падать. Однако лите­ратура и театр вплоть до их ликвидации в 1948 г., все же оставались единственной формой «представительства» еврейского коллектива в Сов. Союзе. Когда в мае 1943 года послали в Америку представителей советского еврейства, то эта делегация состояла из Соломона Михоэлса, выда­ющегося артиста и душу Еврейского Камерного театра в Москве, и Ицика Фефера, известного еврейского поэта — члена коммунистической партии. Этот состав делегации от­ражал ту общественную функцию, которую выполняли ли­тература и театр в условиях советской жизни.

* * *

Среди еврейских прозаиков данной эпохи головой вы­ше всех своих современников стоит большой художник и тонкий стилист Давид Бергельсон (1884 — расстрелян 12 августа 1952). Он уже принадлежал к числу наиболее из­вестных еврейских писателей, когда покинул Советский Союз в 1920 году и поселился в Берлине. В 1926 году он стал ориентироваться на Москву, а в 1929 году вер­нулся в СССР.

Уже в сборнике рассказов «Сквозняки» он начал пла­тить дань власть имущим, а еще яснее это проявилось в романе «Судебные нравы». Основная идея этого произве­дения: — революция имеет право на жестокость. Самое крупное произведение Бергельсона «У Днепра» (1932­1935) представляет собой автобиографический роман, где главный герой Перек еще с детства — революционер, а в юности — большевик. «При помощи ювелирного искус­ства», по выражению С. Нигера, Бергельсон сумел скрыть кричащую тенденцию к подразделению действую­щих лиц на буржуазных злодеев и революционных правед­ников и к отрицательному изображению еврейского быта. В романе имеются замечательные художественные момен­ты, где еще выступает Бергельсон с его тонким психоло­гическим анализом и талантом сжатого описания среды. Но в его произведениях тридцатых годов все больше вы­ступает боязнь отступить от «линии», одолевающая внут­реннее художественное чутье. Мастер нюансов часто за­меняет ланцет топором.

Новый период в творчестве Бергельсона наступает в военные годы и продолжается до самого его ареста в 1948 году. Мы снова встречаем в его произведениях ню­ансирование и приемы, нечуждые символизма. Особенно в этом отношении удался Бергельсону рассказ о еврей­ском юноше из Грузии, завлекающем трех наци в кав­казские горы («Между гор»), а также рассказ «Траурные свечи».

Самое значительное и наиболее долговечное произве­дение в прозе создано другим писателем этой эпохи: мы говорим о Дер Нистере (Пинхос Каганович 1884-1951 (?) — умер в тюрьме). С первых своих писательских ша­гов он был символистом. Вместе с большой группой ев­рейских писателей Нистор в начале двадцатых годов по­кинул Советский Союз, но в 1928 году вернулся. Однако, твердость характера и писательская совесть остались непоколебленными и, если он не мог писать по-своему, то предпочитал молчать. Дер Нистор занимался переводами, издал описание трех столиц — Ленинграда, Москвы и Харькова. В 1939 году появился первый том его главного труда «Семья Машбер» (второй том вышел в 1947 г.). Во вступлении автор еще платит кой-какую дань властям, но не в самом романе, где дано описание Бердичева с семи­десятых годов прошлого столетия. С большой симпатией изображаются в нем талмудисты и хасиды, особенно вер­ные ученики реб Нахмана из Брацлава. Перед нами вста­ют незабываемые образы верующих евреев. Этот роман — самое несоветское и внутренне самое свободное про­изведение еврейской прозы в Советском Союзе. Дер Нистер остался верен самому себе также в рассказах воен­ных лет. Его три рассказа «Жертвы» — подлинные жем­чужины.

Своим путем шел еще один писатель, много моложе, — Ицик Кипнис (родился в 1896, был арестован, как и другие еврейские писатели, но выжил). В 1926 году вы­шла его первая книга «Месяцы и дни», в которой пове­ствуется о счастливых месяцах влюбленной пары и об ужасах погрома. Главный герой, в котором можно видеть самого автора, — рабочий, по имени Айзик-Лейб, сын са­пожника. Не взирая на революцию и погром, над миром героя простирается лазурное небо. В подходе к окружа­ющему, в