– Ты скотина, – сказала она, – сейчас я пойду в милицию. Ты меня изнасиловал.

Но Клара испытывала к этому мужчине только благодарность и одновременно он вызывал у нее какой-то возбуждающий наслаждение страх. Она знала, что никуда не пойдет и никому ничего не скажет. И если этот мужчина снова захочет сделать то же самое, она будет кричать «нет!», будет сопротивляться, возможно, даже ударит его, но одновременно снова будет его хотеть.

* * *

Я читаю новое описание любовного акта Клары и Эвена и у меня появляется неприятное чувство.

Передо мной лежит толстое произведение мистера Мастерса и миссис Джонсон. Это самая большая книга о физиологии любви, которая когда-либо была написана. Они расспросили о впечатлениях от оргазма тысячи женщин с самым разным уровнем умственного развития. Скрытые камеры с пленкой, способной улавливать инфракрасное излучение, фотографировали сотни сексуальных актов, искусственный пенис с маленькой кинокамерой доводил женщин до кульминационного пункта сексуального акта и фиксировал на пленке все реакции их органов, электроды записывали импульсы мозга. В каждой фазе переживаемого наслаждения проводили анализ крови. У нас теперь есть почти полная информация об этом деле. Но нужна ли она художнику?

Я говорю жене:

– Посмотри на атлас анатомии человека. Это не произведение искусства. А теперь посмотри на человека, нарисованного Леонардо да Винчи, или на человека с картины Рембрандта. Это произведение искусства. Человека из анатомического атласа и человека с рисунка великого Леонардо разделяет что-то таинственное, что-то неуловимое, то, о чем мы можем писать целые трактаты, но ведь именно это «что-то» имеет значение для сотен тысяч любителей искусства.

Но в то же время, вероятно, вряд ли может быть создан совершенный рисунок человека без знания деталей из анатомического атласа. Великий Леонардо и Рембрандт проводили вскрытия человеческих трупов. Этим занимались самые выдающиеся художники в те времена, когда вскрытие трупа считалось преступлением и за него людей сжигали на кострах. Так зачем они рисковали своей жизнью, пытаясь узнать тайну механизма человеческого тела, если в искусстве решающее значение имеет это «что-то», таинственное и неуловимое?

Описание оргазма в книге мистера Мастерса и миссис Джонсон не является произведением искусства. Собственно говоря, оно даже отвратительно. Но писатель должен его знать, если не хочет погрешить против истины. В противном случае он напишет, что девушка «услышала музыку идеальных сфер и арфы свершений» (впрочем, это описание дала женщина-писатель) или что «под ней задрожала земля». Постоянно будут описываться всякого рода концерты в четыре руки, тектонические землетрясения, извержение вулкана Кракатау. Конечно, можно всегда сказать, что именно так кто-то это пережил, но я не верю человеку, который мне говорит, что соль сладкая, хотя ему, возможно, так показалось.

Произведение искусства также должно содержать правду о человеке и мире. Иначе мы его не воспримем. Нас коробят даже прекрасно построенные фразы, если они кажутся глупыми. Поэтому нельзя пренебрегать атласом анатомии человека. И по этой же причине для художника должно быть важно описание сексуального акта из книги Мастерса и Джонсон. Что касается меня – я уже не могу с тем же удовольствием, как когда-то, читать произведения Генрика Сенкевича, поскольку знаю, что в действительности Богдан Хмельницкий и Ярема Вишневецкий были совершенно другими, что не было святой иконы в Ченстохове во время осады монастыря[74].

Время от времени пресса сообщает, что в каком-то костеле открыли готические фрески, закрашенные в более позднее время, или обнаружены фрески, нарисованные в эпоху Ренессанса и закрытые в эпоху барокко. «Скажите мне, пожалуйста, – как-то спросил меня некий молодой человек, – неужели в древности жили одни дураки, которые закрашивали такие прекрасные произведения?» «Нет, деточка. Но каждая эпоха имеет право пересматривать свои представления о прекрасном. На этом основан прогресс. Проходит какое-то время, и нам снова нравится то, что отвергли предыдущие эпохи».

В моем доме библиотека разрасталась, как труп в пьесе Ионеско. Уже не было места для новых книг. Я беру в руки некоторые из них и убеждаюсь, что описания, содержащиеся в книгах, совершенно не соответствуют тому, что подсказывают мне мои знания о мире. Я тогда возмущаюсь и сержусь, пожимаю плечами или просто смеюсь. Но в то же время открываю очень старые книги, древних авторов, которые – о чудо! – подтверждают то же самое, что и анатомический атлас, и мои знания о человеке и мире.

Может быть, из-за недостатка места разобрать мою библиотеку? Некоторые книги оставить в комнате, другие вынести на чердак и старательно упаковать, чтобы от времени они не пожелтели. Ибо кто знает, не выйдет ли когда-нибудь на этот чердак мой внук, у которого будет более совершенный и подробный анатомический атлас человека, прочитает лежащие там книги и неожиданно откроет, что как раз они-то являются по-настоящему интересными и правдивыми по сравнению с теми, что я оставил в комнате. Тогда он отнесет на чердак отобранные мною книги и принесет вниз те, что лежат наверху.

Действительно ли существует в моем поколении необходимость пересмотра или скорее нового взгляда на произведения искусства, даже признанные великими и бесспорными? Я часто слышу такие признания: «Я перестал покупать беллетристику. Меня раздражают литературные герои. Не могу понять, почему они вдруг поступают так, а не иначе. Какие-то они странные. Лучше читать воспоминания».

Необходимость такой переоценки ощущают очень многие писатели. Именно из этого выросла книга Вильсона «Аутсайдер»[75].

Вильсон делает эту переоценку исключительно с точки зрения моды, господствующего философского направления, которое, казалось, стало откровением для всего мыслящего мира. Для Вильсона Вертер – это «романтический аутсайдер», а Мерсо, герой «Постороннего», это «аутсайдер», который отдает себе отчет в том, что он существует неизвестно почему, а его идеальное равнодушие вытекает из отсутствия чувства действительности. Таким образом Вильсон анализирует десятки литературных произведений, почти в каждом находя личность «аутсайдера». Для Вильсона было очевидным, что «Посторонний» является «аутсайдером», поскольку, согласно философии экзистенциализма, человек по своей натуре «аутсайдер». «Аутсайдером» является Вертер, а также Раскольников. Поэтому Вильсону не надо было задавать себе вопрос: почему кто-то рождается «аутсайдером» и откуда берется у некоторых людей чувство своего беспричинного существования и нереальности? Современные знания о человеке говорят нам, что не все люди чувствуют себя отчужденными, известно даже, какие люди, при какого рода заболеваниях очень остро ощущают свою чуждость и отсутствие чувства реальности.

Современному человеку сегодня уже недостаточно сказать: «Я одинок и чувствую себя чужим для всех окружающих, потому что я такой по сути своей, потому что таков уж вообще человек». Современный человек должен задать себе вопрос: «Почему я испытываю чувство отчужденности и нереальности своего существования?». И возможно, он найдет ответ в генетическом коде, в воспитании в период детства, в заразных болезнях, которые он перенес, в интрапсихических конфликтах, в климате, в нарушениях вегетативной системы. И возможно, настоящий гуманизм основан на том, что иногда можно помочь человеку перестать чувствовать свое одиночество, перестать быть «аутсайдером».