Теолог Сафи ад-Дин писал, что “святой безумец” часто ходит голым, потому что он избавился от всякой чувственности и стал подобен Адаму в раю – этот мотив также очень хорошо известен византийскому юродству, но в исламе, в отличие от христианства, отсутствовала концепция первородного греха, так что достичь Адамова бесстрастия мусульманину было в принципе легче35. Видимо, эта легкость и избавляла исламского “святого” от того надрыва, которым неизбежно отмечена фигура его христианского собрата.

И все-таки маламати держались в каких-то рамках: например, исполняли главные религиозные обряды. Между тем многие дервиши в своем стремлении к отверженности шли абсолютно на все. Таких называли “каландари”. Теоретически между течениями “маламатийа” и “каландарийа” не было никакой разницы, однако знатоки суфизма признавали первое и осуждали второе. По словам ас-Сухраварди (1097–1168), “маламати стремится скрывать свой образ жизни, в то время как каландари ищет повода разрушить установленные обычаи”36.

Каландари жили милостыней, не участвовали в отправлении культов, брились наголо и носили одежду вызывающего вида; на половые органы они надевали железные кольца (ср. с. 193). Каландари утверждали, будто им все дозволено. Их поведение имело столь антисоциальный характер, что светские власти часто запрещали каландарийю. В этом течении исследователи отмечают влияние индийской аскетической37 традиции, и характерно, что западному исламу движение каландарийа мало известно.

Чем ближе к концу Средневековья, тем более дикие формы принимало исламское “юродство”. В XV веке посетивший Египет Перо Тафур писал о людях,

III

В османский период количество свидетельств подобного рода резко возрастает: египетский судья Абд аль-Веххеб-аш-Шарани (ум. 1565) составил сборник биографий знеменитых “юродивых”. Его герои пьют вино, курят гашиш, целуют женщин и мальчиков и даже богохульствуют – и все ради победы над лицемерием. Впрочем, сам аш-Шарани призывает восхищаться их святостью, но не следовать их примеру39. В XV веке мусульманские “юродивые” появились в недавно завоеванном Константинополе, как бы символически заместив юродивых настоящих40.

Поведение majdhub, арабских юродивых османской эпохи, поразительно напоминает юродивых христианских: они ходят голые и грязные, терпят зной и стужу, задирают прохожих и предсказывают будущее. Подчас их чудеса будто списаны с православных житий: так, один требовал себе именно ту бадью йогурта, в которой сдохла змея, а другой, будучи приглашен к правителю, сделал ему непристойное предложение41. Согласно описанию европейского путешественника, в Алеппо около 1600 года был “бедламный святой, которого они зовут Шех-Махаммет… он ходит по городу голым, с шампуром на плече, а все продавцы предлагают ему свои перстни, и если он нанижет их перстень на свой шампур, они считают это признаком своей удачи”42. Османский писатель Ашик Челеби описал юродивого как человека, являющего собою зеркало для мира: он делает все наоборот, даже не молится и не постится, а все равно – он святой43. Как и в православном мире, в мире ислама юродивый пользуется неприкосновенностью – но лишь до определенного, никогда, впрочем, не определимого предела, за которым он расплачивается за свои проделки жизнью. Единственное принципиальное отличие мусульманских юродивых от христианских в том, что они позволяют себе настоящую, а не разыгранную сексуальную агрессию. Видимо, это связано с иным, более благожелательным восприятием секса в исламе.

Традиция бродячих дервишей, или факиров (семантическое развитие данного слова в европейских языках весьма характерно), просуществовала в Османской империи до XIX века. Один турецкий вельможа жаловался европейскому путешественнику: “Я не знаю, чего больше у этих бандитов – лицемерия или фанатизма, хотя кажется, что это вещи взаимоисключающие”44. Этот османский чиновник, сам того не зная, довольно точно определил суть юродства.

IV

Следуя еще дальше на Восток, мы оказываемся на территориях, где многое могло бы напомнить о юродстве45. Так, в тибетском тантризме встречаются святые (их расцвет относится к XVI веку), именуемые bla-ma smyonра, которые симулируют безумие и ведут себя разнузданно во имя осмеяния поверхностной набожности46. Но больше всего напоминают юродивых адепты секты пасупатас (paśupatas). Наибольшим влиянием она пользовалась в XII веке, а ее адепты существовали, кроме Индии, также в Белуджистане и Афганистане47. Никаких генетических связей или взаимовлияния с юродством проследить нельзя, но типологическое сходство бросается в глаза. По убеждению пасупатас, аскет должен был воспитывать в себе бесчестье (avamane).

На первый взгляд кажется, что перед нами классическое юродство. И все же сходство здесь чисто внешнее. Дело в том, что пасупатас даже теоретически не ставит себе целью исправление или наставление людей49. Провокация, на которую идет индийский аскет, злокозненна, с христианской точки зрения, от начала и до конца: он сознательно напрашивается на унижения, чтобы передать окружающим свою дурную карму и получить их хорошую50. “Он отдает им грех. Он получает их заслугу”51. На фоне столь последовательной позиции особенно рельефно проступает межеумочность юродивого: в нем (то есть в религиозном сознании, породившем его образ) много, очень много чисто восточного презрения к низменному материальному миру, который есть лишь морок, наваждение. Но он не может отдаться этому чувству целиком, ибо воплощение Логоса для него – не фикция. Юродивый не может вполне отрешиться от противопоставления субъекта и объекта, верха и низа, добра и зла52.

Для юродивого, скажем, сексуальная провокация является именно провокацией потому, что он признает существование законов физиологии. Находясь в опасной близости от греха, он, словно в цирке, демонстрирует свое виртуозное умение греху не поддаться. Но при этом он обязан предложить публике самой убедиться в отсутствии обмана. Как мы помним, Симеон Эмесский и Андрей Царьградский, чтобы избавиться от обвинений, демонстрировали желающим свою сексуальную незаинтересованность. Для индийского аскета фокус состоит не в этом: например, некоторые йоги, чемпионы в деле аскетизма, позволяли себе даже половые сношения. В восприятии окружающих это не нарушало их статуса, ибо они и совокуплялись равнодушно. Здесь греческий принцип “бесстрастия” доводится до логического предела и окончательно отрывается от каких бы то ни было земных критериев.