III

Вернемся, однако, в восемнадцатое столетие26. Екатерина II в целом прекратила гонения, и все же власти на местах еще долго обращались с юродивыми привычным уже методом: во второй половине XVIII века двое тверских “похабов”, Макар Гончаров и Григорий Емельянов, были подвергнуты пытке в духовной консистории на предмет того, “не кроется ли в них какого-нибудь вредного и богопротивного таинства”, хотя за ними не числилось никакого греха, разве что “ходят зимой и летом босые и тем самым людей в соблазн приводят”27. Юродивый солдат Илья Скворцов, за свои смелые пророчества приговоренный в 1785 году к смерти сибирским судом, был императрицей освобожден от казни, но, впрочем, пожизненно заточен в монастырь28.

Oднако народное почитание юродства продолжалось – достаточно вспомнить знаменитую святую-трансвестита Ксению Петербуржскую29. Появление легенды о ней в новой столице Империи, не имевшей, по понятной причине, собственных юродских традиций, весьма показательно.

К концу XVIII века стали создаваться клиники для душевнобольных, и это постепенно сделало отношение к юродивым более спокойным. Ситуация напоминала ту, что имела место в Европе двумя столетиями раньше. “Похабы” исчезают из сыскных документов30 и начинают восприниматься начальниками как признак общего “непорядка” в подведомственной им жизни. Так, юродивого Иоанна Кузьмича в 1793 году родные заперли в Преображенскую богадельню в Москве из-за поведения хоть и экстравагантного, но не вовсе “похабного”: он всего лишь “по обычаю за столом у невесты седяще, восхоте себя показати малоумна и сказав во услышание всем, что он на двор нужды ради хощет, и тем показуя свое малоумие, повторив те же словесы”, а кроме того, “восхоте показати свое юродство, взем… икону и кругом ея на полях навертав ушлем многие кресты и положи на месте”, “и на дворе на стенах, яко малоумный отроча, писаше углем кресты и начертание иконное”, “детская творяше и… пребывая во юродстве, некое малое бесчиние показоваше”. Впоследствии его отпустили, и он жил у купцов-старообрядцев вплоть до кончины в 1840 году. “Аще ли же что приношаху ему из снеди… то он посыпав тертым кирпичем, тогда помалу вкушая”. “Егда пришедшу к нему некоему купцу ползы ради, он же кал песком посыпав и даде ему в руце”31. В начале XIX веке юродивый Андрей, бродивший по улицам городка Мещова, накануне приезда калужского губернатора был выслан властями в родное село32.

Всякий вольнолюбец в России помнил о юродстве как о рупоре невозбранной свободы. “В самом деле, не пойти ли мне в юродивые, авось буду блаженнее!”33 – иронизирует Пушкин по поводу своего “Бориса Годунова”. В другом письме он пишет: “Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию, наврядли… никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!”34 Но в реальной жизни эта традиция уже умирала, и когда в 1839 году маркиз де Кюстин сказал про Россию: “Здесь каждый бунт кажется законным, даже бунт против разума”35, – на его призыв уже некому было ответить.

Впрочем, безвредное юродство оставалось приметой повседневной жизни России весь XIX век. Странники и калики, “дурачки” и придуривающиеся, юродивые и блаженные переполняли купеческие дома36, бродили по дорогам, толпились на богомольях, появлялись в дворянских усадьбах (вспомним сочинения Льва Толстого, а позднее Ивана Бунина). Они становятся героями русской классической литературы (Некрасов, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Лесков и т. д.)37 и живописи (у В. Сурикова на картине “Боярыня Морозова”38). Среди юродивых оказывались далеко не одни только представители низшего класса. Знаменитый Иван Яковлевич Корейша, вокруг которого велись бурные дебаты в публицистике39, был сравнительно образованным человеком. Сохранились еще не обнародованные записки школьного учителя, который из-за конфликта с коллегой ушел в юродство в 1856 году!40

IV

Публиковавшиеся в конце XIX – начале XX века многочисленные околоцерковные жизнеописания юродивых были весьма разнохарактерны: некоторые из их героев были монахами, как Соломония и Евфросиния41, Асенефа42 или Паша Дивеевская43, некоторые – городскими нищими, как Андрей Мещовский44, Григорий Седневский45 или Андрей Ильич46, некоторые – сельскими, как Иулита Уфимская47 или Терентий48. Агиографы признавали, что иных “похабов” люди считали колдунами, как Никифора Белевского49, иных – симулянтами, уклоняющимися от рекрутского набора, как Ивана Сарапулского50. Различалось и их поведение: Антоний Муромский постоянно разговаривал в рифму51, Наталья Мелявская всегда ходила боком52, Ваня Блаженный неизменно закрывал открытые окна53 и т. д. Довольно часто агиограф создает вокруг юродивого некоторый зловещий ореол: тот не просто кидается грязью, бьет стекла, дерется палкой и ругается – он предсказывает несчастья и смерть. А подчас не только предсказывает. Вот, к примеру, благоговейное жизнеописание “похаба” Алеши (ум. 1880), подвизавшегося на Вологодчине: “В доме Г. бабушка очень не любила юродивого… Однажды Алеша настриг из бумаги множество лоскутков и положил их под подушку бабушки, как обычно тогда клали под подушку гроба. Бабушка здоровая неожиданно захворала и скоро умерла”54. Как говорил юродивый Иван Босой: “Не все то Богу любезно, что человеку полезно”55. И по-прежнему, как некогда в Эмесе, кощунственное поведение не умаляло святости юродивого: так, блаженная Домна Карповна “юродствовала… и в церкви во время богослужений… пела, гасила свечки… некоторые снимала и клала в свои узлы”56, “Золотой Гриц” ел скоромное в пост57 и т. д.

Духовенство, особенно высшее, относилось к низовому почитанию юродивых с презрением. Когда киевский митрополит Филарет поселил у себя Ивана Босого, а тот разделся голым, иерарх, демонстрируя хорошее знание византийской агиографии, процедил: “Голеньким разделся? Бесстрастие показать захотел?”58 Что уж говорить об интеллигенции, считавшей всех “похабов” обманщиками. В правдоподобных, хотя и фельетонизированных очерках о московских юродивых середины XIX века, оставленных нам Иваном Прыжовым, притворные святые умело пользуются авторитетом своих великих предшественников: например, когда “отца Андрея” застали за поеданием колбасы, он сослался на Симеона Эмесского, а пойманный за блудом со служанкой, заявил: “Не озорничаю, а искушаю”59.

V

Если в период либеральных реформ власть пошла на некоторую уступку народному почитанию и перестала сажать в сумасшедшие дома тех, кого население считало “несчастненькими”60, если на рубеже XX века врачи-психиатры относились к юродивым терпимо61, то коммунистическое государство, наоборот, всерьез занялось искоренением юродства. Первоначально упор делался на просвещении масс: