Влюбленный император – Госпожа Д. – Госпожа де Дама – Признания императрицы – Придворные интриги – Мюрат возведен в сан принца

Императрица не могла удержаться от того, чтобы иногда не пожаловаться тайно, что ее сын не получил никаких отличий, которые раздавались ежедневно; но она была настолько тактична, что скрывала свое неудовольствие по этому поводу, а Евгений сохранял среди этого двора спокойствие и естественность, которые делали ему честь и представляли резкий контраст с нетерпеливой завистью Мюрата. Жена последнего постоянно беспокоила императора, прося наконец обеспечить ее мужу положение, которое поставило бы его выше остальных маршалов: его раздражало то, что он должен с ними смешиваться. Этой же зимой чета Мюрат искусно воспользовалась слабостью императора и, заботливо служа ему в его новых увлечениях, сумела заслужить новые дары.

Евгений до известной степени был увлечен госпожой Д.[67] Эта молодая женщина двадцати четырех или двадцати пяти лет была белокожей блондинкой; ее голубые глаза принимали любое выражение, какое она хотела им придать, только не выражение искренности: по-видимому, она по характеру была склонна к известному притворству. Ее орлиный нос был несколько длинноват, но рот был очаровательный, с великолепными зубами, которые она часто показывала. Госпожа Д. была изящна, но несколько худощава, с маленькими ножками; и она чудесно танцевала. Она не проявляла выдающегося ума, но не лишена была его тонкости. Кроме того, была спокойна, несколько суховата, и ее трудно было взволновать, еще труднее смутить.

Императрица сначала очень ее отличала: она хвалила ее наружность, всегда одобряла туалеты, ласкала и таким образом, может быть, сама обратила на нее внимание своего мужа.

Император увлекся госпожой Д. со времени путешествия в Фонтенбло. Госпожа Мюрат, которая первая угадала зарождающуюся склонность своего брата, постаралась заручиться доверием молодой женщины, и это ей удалось в достаточной мере, чтобы тотчас же посеять недоверие между ней и императрицей. Затем Мюрат, кажется, вследствие соглашения очень интимного характера, представился влюбленным в госпожу Д. и, таким образом, отвлек на некоторое время внимание двора.

Императрица, которая не сомневалась в наличии нового увлечения императора, не могла угадать, кто был его предметом, и заподозрила сначала, как я уже говорила, жену маршала Нея, к которой он действительно часто обращался. В течение нескольких дней бедная жена маршала была предметом недовольных взглядов и дурного отношения своей госпожи. По обыкновению, императрица призналась мне в своем ревнивом беспокойстве, но я еще не видела достаточных для него оснований. Императрица жаловалась госпоже Луи Бонапарт на то, что она называла «вероломством» госпожи Ней, ее допрашивали и увещевали. Она уверяла, что не испытывала никогда никаких чувств, кроме известного страха перед императором, но призналась, что этот последний иногда как будто бы проявлял к ней интерес и госпожа Д. даже поздравила ее с победой. Этот рассказ все открыл императрице. Присмотревшись более внимательно к своему окружению, она разобрала правду, обнаружила, что Мюрат только притворялся влюбленным в госпожу Д., – чтобы передавать ей признания императора. В особенных знаках внимания по отношению к интриганке со стороны Дюрока императрица также нашла доказательство чувств его господина, а в поведении госпожи Мюрат – довольно искусный план, угрожающий ее собственному спокойствию.

С тех пор императора все чаще видели в апартаментах его жены. Почти каждый вечер он спускался вниз, и его взгляды и некоторые слова одинаково просвещали императрицу и предмет его благосклонности. С каждым днем, все менее владея собой, он казался все более увлеченным. Госпожа Д. сохраняла холодный вид, но пользовалась всеми ресурсами женского кокетства. Туалет ее становился все более и более изысканным, улыбка – более тонкой, взгляд – более кокетливым, и вскоре было нетрудно угадать, что происходит. Императрица заподозрила, что госпожа Мюрат устраивает у себя тайные свидания, и несколько позднее уверяла меня, что имеет тому доказательства.

Императрица, по своему обыкновению, разразилась жалобами и слезами, и я вновь вынуждена была выслушивать признания, которые меня компрометировали, и возобновлять проповеди, которых не слушали.

Императрица попробовала начать объяснения, которые, однако, были очень плохо встречены. Муж ее рассердился, отнесся к ней сурово, упрекал ее в том, что она противится малейшим его развлечениям, предписал ей молчание, и в то время как в обществе она демонстрировала свое горе и казалась печальной и убитой, он, напротив, веселый, открытый, оживленный больше, чем когда бы то ни было, уделял всем нам внимание и удивлял нас выражением своей довольно грубоватой любезности.

На собраниях у императрицы, о которых я только что говорила, император казался настоящим султаном. Он садился за игровой стол, обыкновенно приглашал к своей партии свою сестру Каролину, меня и госпожу Д. и, едва держа в руках карты, начинал с нами разговоры, довольно сентиментальные, в которых проявлял больше остроумия, чем чувствительности, порой довольно плохой вкус, но всегда много экзальтации. Во время этих разговоров госпожа Д., очень сдержанная и, может быть, опасающаяся, как бы я ее потом не выдала, отвечала односложно. Госпожа Мюрат мало интересовалась этими беседами и шла прямо к цели, не заботясь о деталях. Меня же эти разговоры занимали, и я отвечала со всей свободой ума, которая давала мне преимущество перед этими тремя лицами, более или менее заинтересованными. Иногда, не называя никого, император начинал рассуждать о ревности, и тогда ясно было, что он хотел это применить к своей жене. Я понимала все и, насколько могла непринужденно, защищала ее, избегая называть; иногда при этом я ясно видела, что госпожа Д. и госпожа Мюрат ставили мне это в вину.

Императрица, играя довольно печально в другом конце салона, издали глядела на нас и страдала от этих разговоров, которые продолжали ее беспокоить. Хотя у нее было много оснований полагаться на меня, от природы она была недоверчива и порой боялась, как бы я не пожертвовала ею из желания нравиться императору; по крайней мере, она ставила мне в вину, что я не осуждала его поведения. Иногда она просила меня пойти к нему и решительно переговорить с ним относительно того вреда, какой принесет ему в свете его новая связь. Иногда она просила меня подстеречь ее мужа возле дома госпожи Д., куда, как она знала, Бонапарт является иногда вечером. Или же заставляла меня писать в ее присутствии анонимные письма, полные упреков, которые я составляла тут же, чтобы доставить ей удовольствие и чтобы она не заставила это делать кого-нибудь другого. Затем я тщательно сжигала их, уверив ее, что отослала.

Слуги, которым она доверяла, должны были отыскивать доказательства того, что она подозревала. Даже ее излюбленные торговцы были посвящены во все эти интриги, и я страдала от такой неосторожности, тем более что вскоре узнала, что госпожа Мюрат на мой счет относила все открытия, сделанные императрицей, она обвиняла меня в довольно скверном ремесле, на которое я, конечно, совершенно не была способна.