class="p1">В этот момент до Мессинга донесся шум подъезжающего к дому автомобиля.

Сталин прислушался и кивнул.

– Высказывайте, Мессинг. Надеюсь, эта ваша последняя просьба? Деньги у вас теперь есть.

– Так точно, товарищ Сталин. Я прошу вас позволить мне выехать из Москвы на гастроли, – Вольф сделал паузу. – И, если возможно, больше не вызывать меня.

Сталин усмехнулся.

– Насколько мне известно, очень многие мечтают, чтобы их вызвали ко мне. Вы редкая птица, Мессинг.

– Да, товарищ Сталин.

В этот момент в комнату вошел Берия.

– Лаврентий, мы тут кое-что обсудили с товарищем Мессингом. Полагаю, не следует ему мешать выступать перед публикой. Как ты считаешь?

Лаврентий Павлович поспешил пожать руку Вольфу.

– Вполне согласен, Иосиф Виссарионович. Товарищ Мессинг – ценный специалист. Его дар вполне можно использовать в пропагандистских целях.

– Лаврентий, ты не понял. Он просит оставить его в покое.

На лице Берии нарисовалось искреннее неодобрение, однако вождь не обратил внимания на недовольство наркома и настоятельно добавил:

– Полагаю, с этим можно согласиться.

Берия понимающе кивнул.

Сталин прошелся по кабинету.

– Товарищ Мессинг утверждает, что Гитлер никогда не высадится в Англии.

– Но все разведданные подтверждают, что вторжение начнется в пределах двух-трех месяцев. Этот мошенник не упустит шанс…

Сталин саркастически усмехнулся и переспросил:

– Не упустит шанс? Каким же это образом немцы преодолеют Ла-Манш, когда начнутся шторма? Я не слышу ответа, Лаврентий, а твой подопечный Мессинг ответил, и как считает товарищ Сталин, ответил верно.

Берия побледнел, однако выдержки и опыта хватило признать ошибку.

– Товарищ Сталин, я всегда…

– То, что ты, Лаврентий, всегда, политбюро известно. Если бы не всегда, ты давным-давно понес бы заслуженную кару.

Далее Сталин уточнил позицию политбюро:

– Кое-кто в руководстве страны полагает, что Гитлер – мошенник. Этот мошенник в течение месяца захватил Норвегию, Бельгию, за пять недель разгромил Францию. Как ему это удалось? С помощью какого мошенничества? Я не слышу ответа, товарищ Берия. Вы берете на себя большую ответственность, утверждая, что Гитлер – мошенник, которому легко дать по зубам. А не вводите ли вы партию в заблуждение? Возможно, вы не знаете ответа и все списываете на мошенничество?

Наркомвнудел побледнел.

Сталин подошел к нему и, ткнув в Берию трубкой, добавил:

– Это не самое страшное, Лаврентий. Тебя, возможно, заинтересует другой прогноз нашего провидца. Товарищ Мессинг настаивает, что жить тебе осталось не более десяти лет. Но и это полбеды. Хуже всего, Мессинг настаивает, если со мной что-нибудь случится, ты и года не протянешь.

Мессинг онемел. Никогда он не предсказывал ничего подобного! Но каков Сталин! Кто из нас больший экстрасенс?

Нарком загорячился:

– О чем вы говорите, товарищ Сталин! О какой смерти!.. В такой напряженный момент!!

Сталин словно не услышал его. Он в разрядку добавил:

– Ты понял, Лаврентий? Оставь нашего телепата в покое. А вам, товарищ Мессинг, я советую покрепче держать язык за зубами и не совершать ошибок, за которые потом придется горько расплачиваться.

* * *

Это были счастливые дни, одни из самых блаженных в жизни Вольфа Мессинга.

Аудитории он был в новинку – каждому выступавшему на сцене известно, что это такое. Советских граждан в то время не баловали такого рода зрелищами. Последний крупный успех имел незаурядный гипнотизер Орнальдо, выступавший до конца 20-х годов[63]. Вольф вспоминал громадный фотографический снимок его глаз, выставленный в витрине известной фотографии Свищева-Паоли в Столешниковом переулке. Это было незабываемое, пробирающее до озноба зрелище, ведь мало назвать Орнальдо гипнотизером. Судя по тому, что его взгляд прощупывал зрителя насквозь, это был сведущий в угадывании мыслей специалист.

Мессинг имел оглушительный успех в Харькове, но что творилось в Одессе, словами не передать.

У Вольфа сохранилась одна из мелких афиш, которыми обклеивали одесские трамваи. На фоне его экзотического, внушающего трепет портрета были броско выделены два слова: «Едет Мессинг!» И ниже, мелким шрифтом: «Встречайте в городской филармонии».

Приезд неведомого Мессинга произвел на город впечатление, которое можно было бы сравнить с прилетом Змея Горыныча. Кассы в филармонию на Пушкинской брали штурмом. При первом же выходе на сцену Вольф обнаружил, что горожанам штурм удался. Сказать, что в зале некуда было яблоку упасть – ничего не сказать: в зале негде было упасть горошине. Он удивлялся, как публике удавалось освободить ему проход для поиска спрятанных предметов. Это было чудо из чудес, которые возможны только в Одессе. Зрители переставали дышать. Полные дамы с Привоза уплотнялись до такой степени, что ему становилось страшно: выживут ли? Не оставят ли город без свежей рыбы?

После первого удачного номера публика пришла в восторг. Эта южная, горячая, взращенная на огнеопасной еврейско-русско-украинской смеси благодарность громыхнула так, что медиума едва не вымело со сцены.

Теперь что касается сцены. Сначала на ней было полным-полно зрителей. Они, церемонно извиняясь, ходили взад и вперед, пока Мессинг не сделал замечание Финку – ему мешают работать. После чего один из работников филармонии решительно отодвинул артиста в сторону и громко, на весь зал, осадил перебиравшегося с места на место поклонника непознанного:

– Здесь вам аллея? Что вы расхаживаете, как у себя в коридоре? Гуляйте там, если у вас есть место, а здесь места нет.

Никто не засмеялся. Чтобы рассмешить Одессу, надо было сказать что-нибудь поумнее, и, поверьте, они сказали. Зал раззадорил вежливый и необыкновенно въедливый старикашка, избранный в комиссию, которой полагалось следить за тем, чтобы все происходило (цитата) «без шухера и всякого фуфла». Вольфа увели со сцены, но голоса членов комиссии, писавших на доске умопомрачительные по количеству цифр числа, которые ему предстояло перемножить, и через стену реальности доносились до него.

Когда председатель комиссии написал девять цифр подряд, старичок многозначительно изрек:

– Меня сомневает, не будет ли хватит? Кто их будет перемножать? Тетя Фаня Либерштейн? Она бухгалтер, она-таки умеет считать, но и ей есть пределы.

Из хохочущего зала послышались выкрики: «Давайте бухгалтера! Давайте тетю Фаню Либерштейн!». Тете Фане пришлось встать. Ее пределы были необъятны, дамы с Привоза в сравнении с ней казались девочками. Освободить ей проход к сцене было не под силу даже жизнерадостным одесситам. Члены комиссии подождали, потом председатель комиссии потер лоб и стер две цифры. Тетя Фаня Либерштейн в уме перемножила их.

Вопрос: зачем одесситы пришли любоваться на Мессинга?

Затем был Херсон, Николаев, где строились большие военные корабли. Люди, приходившие на выступления Вольфа Мессинга, были веселы и жизнерадостны. Никто из его новых знакомых, а у него их появилось множество, не прятался от будущего. О приближавшейся войне говорили запросто – пусть только сунутся, мы дадим фашистам