вскоре по достоинству оценили усердие буржуазного спеца, его желание влиться в новую кипучую жизнь, и спустя год он фактически возглавил строительство. Альфред фон Шеель записал сына в местную школу, при этом посоветовал называться исключительно Еско, чтобы не привлекать внимание к слишком броской, классово чуждой фамилии и ни в коем случае не упоминать о титуле. «Если не хочешь, чтобы тебя дразнили бароном, – предупредил старший Шеель, – забудь Алекса, Альфреда и так далее». Молодой человек признался, что сначала ему было нестерпимо жаль прошлого, особенно свое полновесное звучное имя, однако отец настоял на своем.

Здесь, к немалому удивлению Мессинга, заключенный не удержался – видно, прошлое крепко вцепилось в него – и мысленно добавил про себя:

«Ты должен стать здесь своим, Алекс!». Это было сказано по-немецки.

Вольфу явилась тусклая размытая картинка, на которой высокий сухощавый немец с породистым лицом наставлял маленького мальчика, как следует вести себя с советскими сверстниками. Волосы у мальчика были прилизаны и разглажены на пробор.

Одолев воспоминания, Еско продолжил:

– Отец всегда отличался чрезвычайной предусмотрительностью. Кому в голову пришла бы мысль принять в пионеры барона Алекса-Еско фон Шееля? А своего в доску Еско – пожалуйста. В четырнадцать лет отец настоятельно посоветовал мне вступить в комсомол. Это было в тот год, когда Гитлер пришел к власти. Отец доверительно поговорил со мной на эту тему. Он сообщил, что намерен принять советское гражданство.

На этом месте заключенный не удержался и вновь мысленно скатился к правде.

На самом деле смысл разговора состоял в том, что старший Шеель признался сыну, что вынужден принять советское гражданство. Так было запланировано заранее – в случае каких-либо социальных потрясений в Германии фон Шеелю и его сыну необходимо стать полноправными гражданами Советского Союза.

– Отец был не в восторге от фюрера, – объяснил Еско. – По его мнению, ефрейтору не хватает рассудительности. Он тороплив и поверхностен.

Здесь молодой человек вновь сделал паузу – долго прикидывал, договаривать или нет?

Мессинг с волнением ждал, на что он решится. Суть разговора уже была ему ясна, однако он ничем не выдал себя.

Еско попросил угостить его папиросой. Вольф протянул ему пачку. Он закурил, глубоко затянулся, выпустил богатую струю дыма и поделился:

– Отец учил меня: «Сынок, запомни, народ сам выбирает вождей. Не подданные, а именно народ. Мы принадлежим к славному племени германцев. Предки ждут от нас верности и стойкости духа. Россия – страна врагов, Алекс. Так было и так будет…»

Устная и внутренняя речь совпали слово в слово.

Он жадно затянулся и продолжил:

– Он напомнил: «Не забывай, ты – фон Шеель, и у тебя есть деньги, но, чтобы достойно воспользоваться ими, ты не имеешь права замарать наше славное имя. Ты обязан исполнить долг перед родиной. Гитлеры приходят и уходят, а интересы отчизны остаются. Они неизменны». Что касается России, отец предупредил – здесь ты никогда не будешь своим. – Помнится, он даже воскликнул – что ты, фон Шеель, будешь иметь здесь, кроме пайка? Хорошенько подумай об этом и держи язык за зубами».

Слова отца вызвали у подростка тяжелый душевный кризис. Мессингу стало по-человечески жаль молодого человека. Кроссворд, в котором он оказался, решить было непросто.

– Его якобы левые убеждения, – разгорячился Еско, – оказались фикцией. Точнее, маскировкой. Что касается «напыщенных индюков» в Дюссельдорфе, он даже в Москве вспоминал о них с неприкрытой неприязнью. Они якобы готовы были за пфенниг продать фатерлянд.

Далее Еско с горечью констатировал заболевание, которому оказался подвержен его отец.

– В нем было что-то от фанатика. Даже в России я редко встречал таких. В Советский Союз он отправился по заданию Абвера на глубокое залегание. Я сообщил об этом в своих показаниях. Впрочем, как мне представляется – и это тоже задокументировано – ставка прежде всего делалась на меня; на то, что я, оставаясь немцем, впитаю советскую жизнь и стану здесь своим.

После паузы он продолжил:

– Для меня это было трудное испытание. В ту пору мне было четырнадцать лет. Я успел сдружиться с местными ребятами, и многое из того, во что они верили, о чем мечтали, казалось мне верным.

Это было совсем по-мессинговски. Путаница в его голове очень напоминала лабиринт, в котором недавно очутился знаменитый маг. В стране мечты тоже были свои темные углы, их оказалось немало, но у Вольфа был опыт общения с Вайскруфтом, с Адди Шикельгрубером, и то, что ему в конце концов стало ясно как день, для молодого еще человека являлось серьезной, на грани помешательства, проблемой. Кто в юные годы готов смириться с проблемой, какое из двух зол выбрать? А выбирать придется, иначе в лабиринте далеко не уедешь.

Между тем молодой Шеель мечтательно продолжил:

– Мы увлекались межпланетными перелетами, создали в школе кружок.

Пауза, легкое облачко дыма, насквозь пропитанное меланхолией.

– Они вовсе не испытывали ненависти к немцам. Они восхищались Обертом и Цандером[64]. Их стремление сказку сделать былью увлекло меня. Почему бы и нет, господин Мессинг? Я был обязан выполнить приказ родины, но мне претило гадить. Спасибо отцу, он, по-видимому, что-то почувствовал и не стал насильно втягивать меня в работу.

– Возможно, пожалел?

– О чем вы говорите, господин Мессинг! Какая жалость?! Чем в нашем положении могла помочь жалость? Я уверен, сантиментов у него не было, но завязывать меня крепким узлом он считал недальновидным. Я же не червь. Не знаю, поймете ли вы меня, но больше всего мне не хотелось терять уважение к себе. Стоит один раз сломаться…

Он обреченно махнул рукой.

Мессинг заверил Еско:

– Я понимаю вас. Более, чем понимаю.

Молодой человек пожал плечами.

– Мне, в общем-то плевать, понимаете вы меня или нет!.. Когда я учился в последнем классе, отец послал меня в Челябинск. Это был единственный раз, когда он привлек меня к работе. В Челябинске я должен был встретиться с человеком, приметы которого сообщил мне отец, а также осмотреть ведущуюся там стройку. Мы встретились, незнакомец передал мне дешевый портсигар. Приметы агента и описание портсигара я изложил на допросе. Больше никаких заданий такого рода я не выполнял.

Еско сделал последнюю затяжку, затушил папиросу о каблук и возмущенно повторил:

– Жалость!! Надо же! Вы еще вспомните про любовь к ближнему!.. Это все для благородных девиц. Я уверен, по дороге в Челябинск и обратно кто-то исподтишка следил за мной – не заверну ли я по пути в НКВД? Э-э, о чем здесь говорить!..

Он переменил позу, закинул ногу на ногу и объяснил:

– Пафос в другом. Когда я вернулся