Однажды, когда мамы не было дома, я помогла Сереже преодолеть робость и мы стали близки. Это случилось только один раз. Очевидно, я что-то сделала неправильно. Не знаю. Я была неопытна, для меня это было впервые. Сережа начал избегать встреч со мной. Нина родила, я приезжала к ним, возилась с малышом, но мне не удавалось остаться с Сережей наедине, поговорить.

Я не собиралась терять его. Я перешла на вечернее отделение и устроилась на работу в Сережино КБ.

Теперь мы виделись ежедневно. Я была очень осторожна, не напоминала Сереже о наших отношениях. Дома у него было очень тяжело: Дима все время болел, да еще слег дядя Родя. Нина разрывалась между отцом и сыном, и на мужа у нее не оставалось времени. А я была рядом.

С каждым днем мы становились все более необходимыми друг другу. Не скоро, но мы стали настоящими любовниками. Сережа полюбил меня, а я любила его больше жизни. Просто жить без него не могла.

Я все чаще заговаривала о том, что нам надо быть вместе. Сережа не возражал, но не мог оставить жену в такое тяжелое время. Я гордилась его порядочностью, поддерживала его и все время ждала.

Умер дядя Родя. Но легче не стало. Нина все время требовала Сережиного присутствия и участия. Просто обложила его со всех сторон, дыхнуть не давала. Сережа не имел времени задуматься о своей жизни, о своем будущем. Все силы отнимали работа и семья. Мы виделись урывками. Даже в двухдневный дом отдыха он не мог вырваться, жена оставляла ребенка маме и тащилась за ним.

Я по-прежнему часто бывала у них. Нина жаловалась мне на Сережу, и я всегда передавала ему ее слова. Она заставляла его поступить в аспирантуру, даже научилась печатать на машинке, чтоб помогать. Она не понимала, что ему это не нужно, что он совсем другой человек. Мягкий, мечтательный, созерцательный, не стремящийся к карьере. Она обвиняла его в лени, равнодушии. Они все больше ссорились. Сережа устал от такой жизни и отдыхал только со мной. Он вырывался из домашней кабалы, приходил ко мне, ложился на диван и часами лежал, просто глядя в потолок.

Сережа никогда не позволял себе дурного слова в адрес жены или ее матери, но я видела: он понял, что его окружают чужие, далекие ему люди. Я снова заговорила о женитьбе.

Сережа просил дать ему время. Подождать, пока немного подрастет Дима. Он не мог оставить жену с маленьким ребенком.

Я устала от ожидания, мне стало трудно бывать у Сережи дома, видеть его рядом с Ниной, да и Нина неожиданно охладела ко мне. В начале лета мама переехала на дачу к подруге. Дача находилась недалеко от Москвы, и мама могла ездить оттуда на работу. Нина тоже уехала. Она устроилась нянечкой в ведомственный детский сад с дачей. Вот на эту дачу она и уехала вместе с сыном. Сережа часто оставался у меня на ночь. Что он говорил тете Шуре, не знаю, врал что-нибудь.

Я поняла, что пришло время изменить ситуацию. К тому времени, когда Нина вернулась с дачи, я уже была уверена, что жду ребенка. Сережа должен был сделать выбор.

Я пришла к ним домой, и Нина встретила меня сияющей улыбкой. Под халатом топорщился живот. Нина была беременной! Она говорила, что, уезжая, не была уверена в беременности, а потом молчала, решив сделать мужу сюрприз.

Ясно, что эта интриганка, почувствовав охлаждение мужа, решила привязать его ребенком. Она нарочно уехала, чтоб Сережа не мог заметить беременности и настоять на аборте. Теперь все сроки прошли.

Сережа плакал и обещал мне, что останется с ней только до родов.

Я понимала, что ожидание может быть бесконечным. Если Сережа отказывался оставить Нину с одним ребенком, он вряд ли оставит ее с двумя. Я пригрозила, что прерву беременность, если он не женится на мне. Сережа колебался. И тогда я решила ему помочь. Я попросила его найти для меня врача. Сережа спросил:

— Почему ты не хочешь пойти в свою больницу?

— Они отказываются.

— Почему?

— Не знаю. Может, срок больше, чем я думала? Врач сказал, что я умру и они не возьмут на себя ответственности.

— Странно. А что-нибудь он еще тебе говорил?

— Да. — И я по-латыни произнесла название болезни. Слово я вычитала в медицинской энциклопедии. При этой болезни прерывание беременности ведет к гибели женщины.

Я знала, что Сережа обязательно посмотрит в медицинскую энциклопедию. Он всегда это делал, если заболевал кто-нибудь из домашних.

Вечером он позвонил мне и попросил дать еще один день. Он не успел, ночью Нину отвезли в больницу. Катька родилась семимесячной. Нина пролежала в больнице очень долго, и я начала паниковать. Мой срок подходил к критическому, оставаться с ребенком без мужа я не хотела, делать аборт тоже не могла. Сережа догадался бы об обмане, и я могла его потерять. Ведь своей ложью я давала такой козырь Нине!

В тот день, когда Нину выписали, я позвонила и поздравила ее с рождением ребенка. Нина благодарила, в ее голосе слышалось злорадство. Неужели она обо всем узнала и праздновала победу над соперницей?

Утром я не вышла на работу, предупредив главную нашу сплетницу, что пойду в больницу и меня не будет дня три. Я не сомневалась, что она сложит два и два и донесет вывод до всеобщего сведения. Плевала я на пересуды — на кону была моя жизнь!

Сережа прибежал через сорок минут после начала рабочего дня. Я была непреклонна, он валялся у меня в ногах. Я взяла с него клятву, что он прямо сейчас пойдет к Нине, все ей скажет. Соберет вещи и переедет ко мне.

Он сказал Нине. Она страшно закричала, упала и потеряла сознание. Потом лежала двадцать лет.

Она лежала и ненавидела меня. Я ухаживала за ней и ненавидела ее. Сережа сказал:

— Пока Нина жива, я буду с ней. Хочешь — жди.

Я ждала. И дождалась.

* * *

К концу своего рассказа мама была совершенно пьяной. Она уже давно сидела на полу, опершись на одну руку. Замолчав, просто распласталась, откинув в сторону руку с пустой бутылкой, и захрапела. Я отобрала у нее бутылку, сняла туфли, подсунула под голову подушку и накрыла моим одеялом. Ничего. На ковре не простудится.

Я только один раз прервала ее рассказ, спросив:

— Почему ты сказала, что мой отец Глеб Градов?

— Просто так, — слабо махнула рукой мама. — Первое попавшееся имя назвала.

Мама подтвердила характеристику, данную ей Лешкиным отцом.

Выставка традиционно открывалась в последнее воскресенье августа, но уже с начала лета вся Москва жила в ожидании. На самом деле, конечно, нет, не вся Москва. Из десяти случайно остановленных прохожих на вопрос о выставке скорее всего внятно ответит один. И то в центре, где буквально каждый угол оклеен красочными афишами с профилем Мастера на фоне Выставочного зала в Манеже. Если же опрашивать жителей Митино или Коньково, процент имеющих представление о событии века, как именовали выставку журналисты, существенно снизится.