Возможно, что и помог, и доверил.

По недостоверным свидетельствам, Лоузи работал курьером Джея Петерса (он же – Александр Стивенс), руководителя отдела национальных меньшинств в руководстве компартии США. Поджигатели, а потом историки холодной войны выставили Петерса в таком роковом свете – архитектор нелегального аппарата компартии, одна из ключевых фигур советской разведсети, – что (хотя бы из нелюбви к бульварной беллетристике) в этом хочется усомниться. В КРАД его 3 августа 1948-го назвал шпионом Уайтейкер Чемберс, ренегат и доносчик, заметный писатель, якобы раскаявшийся советский агент и несомненный безумец. Петерс отказался давать показания, сославшись на Пятую поправку, а в мае 1949-го навсегда покинул США, где прожил четверть века, и вернулся в родную Венгрию. Уже в 1970-х его навещал там Лоузи, в чем вообще-то нет ничего криминального. Петерс уже в силу своей партийной должности не мог не сотрудничать с левым театром. Ведь вырос этот театр в значительной степени из национального агитпропа – немецкой, еврейской, венгерской, финской версий «Синей блузы».

Демонической репутацией Петерс обязан вышедшему из-под его пера «Учебнику коммуниста-организатора» (1935). Следователи КРАД обожали зачитывать оттуда пассаж о двух формах партийной работы: легальной и нелегальной. А еще о том, что интересы рабочего класса и компартии для партийцев превыше всего на свете.

Являясь лидером и организатором пролетариата, компартия США ведет рабочий класс на борьбу за революционное свержение капитализма; за установление диктатуры пролетариата; за провозглашение Социалистической Советской Республики Соединенных Штатов; за полное уничтожение классов; за построение социализма – первой стадии бесклассового коммунистического общества. ‹…›

Коммунистическая партия сплачивает массы против империалистической войны и фашизма на защиту Советского Союза. Советский Союз – единственная родина трудящихся всего мира. Это важнейший фактор освобождения всех трудящихся всех стран. Следовательно, трудящиеся всего мира обязаны помогать Советскому Союзу в построении социализма и защищать его всеми силами от атак капиталистических держав.

Петерс, возможно, и был демоном – но не писателем.

* * *

Велико искушение связать с Куусиненом интересную дружбу, случившуюся с Лоузи. По пути домой, в Хельсинки, он познакомился с Хеллой Вуолийоки. С ней он, в свою очередь, сведет Брехта, а тот благодаря связям писательницы получит в 1940-м финскую визу, когда Данию, где Брехт жил в эмиграции, оккупируют нацисты. Вместе Брехт и Вуолийоки сочинят пьесу «Господин Пунтила и слуга его Матти».

Оказавшись в Хельсинки, Фрэнсис Уильямс тоже подружится с Вуолийоки, та сведет ее с начинающим режиссером Ингмаром Бергманом, который пригласит Уильямс в свой театр.

Почему бы не подружиться с ней Лоузи? 49-летняя Вуолийоки – живой классик, автор знаменитого цикла романов о поместье Нискавуори. Она космополитка, она левая, держит литературно-политический салон, на короткой ноге с политической элитой Финляндии, Швеции, Великобритании. Экстравагантная барыня, глотающая ради похудания динамит, была подругой Джона Рида в его самые героические и драматические дни 1917–1920 годов, когда он пробирался через Финляндию в Петроград и обратно, гнил в финской тюрьме. Это в ее доме Рид набросал план «Десяти дней, которые потрясли мир». Естественно, что хотя бы только из-за Рида Лоузи мечтал с ней познакомиться. Она же не могла не интересоваться новостями нью-йоркского театра, слава о котором шла по миру.

Но есть одно любопытное обстоятельство.

В бытность в Финляндии мы с мужем подружились с мадам Вуолийоки. Узнав, что мы в Швеции, она в 1942 году приехала в Стокгольм. Ей понадобилось лечить больную печень, и она устроилась в местную больницу Красного Креста. ‹…› Я приехала в больницу с цветами и фруктами, прихватив в сумочке два тоненьких блокнота, на которых можно было писать заостренными палочками. Блокноты были с «секретом». К верхнему краю гладкой деревянной дощечки была прикреплена прозрачная пленка, и на ней четко проступали оттиснутые черные буквы. Но стоило приподнять прозрачный листок, как все написанное исчезало.

Один блокнот я передала мадам Вуолийоки и написала на нем палочкой: «Нас здесь могут подслушивать. Будем переписываться». ‹…› Уже который час мы общались молча. В своем блокноте Хэлла Эрнестовна подробно описала (все той же волшебной палочкой) положение в Финляндии, взрыв антисоветской кампании, охватившей страну. «Кто же возглавит оппозицию? Кто стоит за нею?» – спрашиваю я кончиком палочки в своем блокноте. ‹…› «Паасикиви. ‹…› Ну, и без меня дело, конечно, не обходится». ‹…› В то свидание я передала мадам Вуолийоки книгу шведского классика Стриндберга «Виттенбергский соловей» и написала, что по этой книге мы будем переписываться тайнописью.

Это воспоминания полковника Зои Рыбкиной (Воскресенской): в 1942-м она – заслуженный работник НКВД (1940), близкий соратник генерала Судоплатова – работала в Стокгольме под прикрытием должности пресс-секретаря посольства. Ценнейший агент влияния Вуолийоки с 1920-х проходила в материалах внешней разведки под кодовым именем «Поэт».

В марте 1942-го она укроет в своем имении советскую радистку-парашютистку Кертту Нуортеву. В сентябре Нуортева, благополучно легализовавшаяся в Хельсинки и поступившая на курсы косметологов, ухитрится сдать в прачечную вместе с бельем миниатюрную рацию. В тюрьме ей промоют мозги: она не только опубликует два антисоветских сочинения, но и выдаст всех, кого знала, включая Вуолийоки.

Тридцатилетняя Нуортева – тоже американка. Дочь видного социал-демократа Сантери (Александра) Нуортева, председателя ЦИК Карельской АССР (1924–1928), родилась в США. В СССР выучилась на журналиста, но с 1934-го работала в разведотделе Ленинградского военного округа, в 1937–1940 годах сидела в тюрьме. Переехав в Казахстан вслед за сосланным мужем, журналистом Львом Варшавским, она работала художником в кукольном театре, когда ее вновь призвали на «тайный фронт».

Вуолийоки приговорят к смертной казни, заменят ее на пожизненное заключение, но под мощным международным давлением выпустят в Швецию. В 1944-м не кто иной, как она, будет посредником в организации переговоров о выходе Финляндии из войны между своей давней подругой Александрой Коллонтай и финским министром финансов Вяйнё Таннером. Сразу после заключения перемирия Нуортеву передадут советской стороне: за измену родине она отсидит еще десять лет. А в ноябре 1945-го, судя по запискам Судоплатова, изданным после его смерти, Вуолийоки сведет в Копенгагене чекиста-физика Якова Терлецкого с учеными, обеспокоенными монополией США на ядерное оружие – великим Нильсом Бором и Лизой Мейтнер. Пикантно, что к этой встрече, кажется, приложит руку еще один живой классик – датчанин Мартин Андерсен-Нексё («Пелле-завоеватель»).

Лоузи с равным успехом мог и самостоятельно познакомиться с Вуолийоки, и получить ее адрес от Куусинена. Мог вести с ней разговоры об искусстве и революции, а мог и что-то передать. Но даже если он был курьером, это не дает оснований называть его, и даже Вуолийоки, советским агентом.

Не будучи профессиональными разведчиками, они – и тысячи других «мастеров искусства» – не отказались бы (а сочли долгом) выполнить конфиденциальное поручение Коминтерна или советской разведки. Это был естественный этический императив для людей, участвовавших во имя справедливого мироустройства в мировой гражданской войне книгами и спектаклями, в то время как безвестные товарищи всерьез погибали на ее фронтах.