— Она всегда говорила, что веер должен быть вашим, — сказала Айша. — Она считала, что это лучший способ распорядиться им, поскольку он уже был в ваших руках.

— Но она считала, что он приносит несчастье.

— Она верила в легенды. Ей рассказывали эти истории после того, как умер ее возлюбленный… и в своем горе она принимала их. Возможно, это смягчало ее горе. Понимаете, она обвиняла себя. Она хотела веер, и он его купил; он ей так понравился, что он захотел украсить его, и он встретил свою смерть тогда, когда был занят именно этим. Чтобы перестать обвинять себя, она обвинила веер… который в ее глазах олицетворял судьбу.

— Я никогда не смогу понять, почему мадам Люси не уничтожила его, если считала, что он приносит зло.

— Она была уверена, что его уничтожение принесло бы еще большие несчастья. Он нес на себе проклятье. Она считала также, что вы пострадали из-за своей связи с ним. В Доме она слышала некоторые насмешки. Она интересовалась вами и была довольна, что вы можете выйти замуж за мистера Каррузерса, ставшего графом. Когда же он обручился с Лавинией, она была уверена, что это связано с проклятием веера. Он лишил ее возлюбленного, а теперь и вас. Она сказала:

— Бедняжка, на нее тоже пало проклятие. Она свое заплатила. Она молода. У нее вся жизнь впереди. Но она свое уже заплатила… поэтому теперь он не причинит ей зла.

— Это не кажется очень логичным объяснением.

— Бедная леди, она никогда не была разумной. Трагедия уничтожила ее. Она затронула ее разум.

— Это кажется странным наследством… передавать зло.

— Она считала это самым лучшим. Веер не причинит вам больше зла. Вы уже свое заплатили. Она полагала, что лучше всего ему быть у вас. — Айша слегка коснулась моей руки. — Вы не мечтательница. Вы… как говорят, стоите на земле двумя ногами. Вы поймете, что это вздор. А в веере есть драгоценности. Вдруг они понадобятся вам? В этой жизни мы никогда не знаем, что с нами случится. Однажды вам могут потребоваться деньги… отчаянно потребоваться. Тогда вы продадите драгоценности и останется лишь несколько павлиньих перьев. Вы должны быть мудрой, какой никогда не была моя госпожа. Помните это. Мы сами строим свое счастье. Если вы верите в несчастье, оно обязательно придет. Госпожа Люси, она была поражена болезнью, она не делала никаких попыток забыть свое горе. Она лелеяла его, она взращивала его. Она говорила себе, что это проклятие павлиньих перьев… и что она делала? Она хранила веер, она любила смотреть на него. Временами она просила меня принести ей его, она раскрывала его и смотрела на него до тех пор, пока по ее щекам не начинали катиться слезы. Вы более разумны. Вы должны понять, что замужество мисс Лавинии с графом никак не было связано с веером.

— Я, конечно, понимаю. Но я не была увлечена так сильно. Я страдала от задетой гордости, а не от разбитого сердца.

— И кто знает, может быть, через несколько лет, когда вы найдете свое самое большое счастье, вы скажете: «Это было для меня благом». Поверьте, это так и будет, оно придет. Вы едете в Индию. Она покажется вам очень странной. Я буду молиться за вас… чтобы у вас все было хорошо.

После этого она немного рассказала об Индии, о том странном, что я там смогу увидеть. Она рассказала мне о религии, условностях, различных кастах и старинных обычаях.

— Женщины, — продолжала она, — являются рабынями мужчин. Вы увидите, что мужчины во всем хотят доминировать. Так происходит здесь, в Англии… но в Индии вдвойне. Было время, когда вдовы сжигали себя на погребальных кострах своих мужей. Это был обычай сати[21][22], но теперь он больше не существует. Губернатор генерал сэр Уильям Бентинк запретил его законом. Однако люди не любят, чтобы меняли их привычки, особенно иностранцы.

— Это было благом отменить такой обычай.

— Да… это и тхагтери[23]…но есть те, кого не волнует проблема добра, главное, чтобы действовали их старинные законы.

— Они действительно этого хотят?

Она посмотрела на меня и покачала головой, ее темные глаза были печальными.

— Они не всегда хотят того, что им на благо. Они хотят своего. Ах, вы должны многое увидеть, и вы поймете… Я думаю, мисс Лавиния будет рада вам.

Мы продолжали говорить о моем предстоящем путешествии в Индию. Я сказала ей, что до моего отъезда, мы должны еще раз увидеться.

Все мое время было занято приготовлениями. Я была тесно связана с Фремлингом, и меня постоянно вызывала леди Харриет для наставлений о том, что я должна делать.

Она уже написала Лавинии, что та должна приготовиться для встречи со мной. Во время одного из моих визитов леди Харриет позволила себе открыть новость, что леди Джеральдин вскоре отправится в Индию «с определенной целью», а я почувствовала легкий укол ревности, что все устраивалось так, как хотела леди Харриет, и даже Фабиан, казалось, считает обязательным повиноваться ей.

Две ночи мы должны были провести в Лондоне, и я хотела это время побыть с Полли и Эфф. Леди Харриет посчитала это превосходной мыслью, ведь в любом случае мы должны были бы ехать в Лондон.

Примерно за неделю до нашего отъезда во Фремлинг приехала Элис Филрайт. Меня пригласили с ней встретиться.

Это была высокая женщина лет тридцати, несомненно красивая, но с лицом, выдававшим характер. Вид у нее был внушительный и крайне деловой. Леди Харриет лично расспрашивала ее обо всем и осталась довольна услышанным.

Сначала мы пили чай с леди Харриет, во время которого шел разговор, главным образом освещавший взгляды леди Харриет на воспитание детей; но позже, когда мы остались одни, перешли к беседе, позволявшей нам узнать больше друг о друге, которая была приятна мне и, я надеюсь, Элис тоже.

Она сказала, что принадлежит к тем женщинам, которые не терпят вмешательства в детской, и что, если бы это были дети леди Харриет, она бы без колебаний отклонила это предложение.

— Меня не следует учить, что я должна делать в детской, — заявила она. А я решила, что никто не был бы в состоянии отклонить идеи леди Харриет, которые, боюсь, в любом случае являются несколько устаревшими.

Я рассмеялась и согласилась с ней в том, что с графиней все будет совсем по-другому.

— Я полагаю, вы хорошо ее знаете.

— Очень хорошо. Мы учились вместе в школе.

— О, значит дружба уходит глубоко в прошлое.

— О, да… с незапамятных времен. За мной обычно посылали в пасторский дом, чтобы я пришла поиграть с Лавинией.

— Лавиния — это наша графиня?

Я кивнула.

— Боюсь, что она довольно избалованный ребенок.