которых в нем оказываются не преодоленными противоречия, или когда в него включены искаженные влияния второго рода (влияния от философии, религии, искусства) или даже первого рода (влияния от “сырого” потока жизни) под маской влияний второго рода. “Такой неправильно сформированный центр не способен дать правильной ориентации”[458], – предупреждал Гурджиев одного из самых любимых своих учеников, имея в виду его пристрастие к логическим спекуляциям. Не случайно именно Успенского просил он повторить идеи о связи магнитного центра и пути. И не случайно именно Успенский рисовал ему диаграмму, в которой рядом с истинным учителем, сознательно передающим влияния третьего рода и связанным с эзотерическим центром, как призрак, возникает “человек, обманывающий себя или других и не имеющий прямой или через посредника связи с эзотерическим центром”,[459] – тема следующего драматического этапа их отношений. Ведь не секрет, что полнотой и последовательностью раскрытия основных головокружительных концепций Гурджиева мы обязаны именно Успенскому. Здесь как нигде в другом случае наглядной оказалась мысль Гурджиева о прямой связи и взамозависимости между человеком пути и искателем – “учитель всегда соответствует ученику: чем выше ученик, тем выше оказывается учитель”[460]. И не случайно именно на московский период прошлись вся интеллектуальная нагрузка и полнота выражения идеи “четвертого пути”.

Подводя итог сказанному, можно попытаться перечислить рассмотренные различными авторами причины разрыва Успенского и Гурджиева. Это:

а) разрушительное влияние на Успенского созданной Гурджиевым атмосферы, отсутствие пространства рядом с Гурджиевым для его самостоятельной работы;

б) нежелание “загрязненного источника” – Гурджиева терпеть рядом с собой сильного человека с устойчивыми нравственными критериями;

в) неспособность Успенского подвергнуться трансформационным процессам и подняться по “лестнице” к пути;

г) разрыв был спровоцирован Гурджиевым для развития самостоятельности Успенского;

д) столкновение или сговор “двух магов”.

Наиболее убедительной причиной разрыва представляется сочетание трех первых факторов: нежелание Гурджиева видеть рядом с собой человека со строгими принципами и правилами, которые Успенский распространял также и на Гурджиева и которые неизбежно ограничивали свободу проявлений последнего; стремление Гурджиева подчинить все стороны жизни и “работы” своему единоличному контролю и отсутствие рядом с ним места для самостоятельной работы Успенского; наконец, неспособность и нежелание Успенского идти до конца по пути трансформации, который предлагал ему Гурджиев и который означал полную отдачу себя учителю. Разрыв был спровоцирован Гурджиевым, который извлек из него двойную пользу, ибо Успенский, не мешая ему, продолжал служить Гурджиеву на расстоянии. Для Успенского этот разрыв обернулся десятилетиями неуверенности, сомнений и ожиданий.

Учение, которое принес учитель

Вопрос о том, какое же учение принес своим последователям Гурджиев, вовсе не прост, и относительно него до сих пор не достигнуто единодушия. Вопрос осложнялся прежде всего тем, что учение это помимо хорошо разработанной концептуальной стороны включало в себя и не менее разработанную систему практической работы, основанную на “движениях”, танцах, музыке, психологических упражнениях и многом другом, что в разных странах, в разное время и разными людьми понималось и истолковывалось по-разному. Можно сказать, что это была не просто система идей, а некое целое, части которого были соединены столь глубоко и согласованно, что подвергать его концептуальному анализу означало насильственно вторгаться в его органику, что неизбежно приводило к искажению всей картины. “Четвертый путь” – так называлась эта система – не был учением, сфокусированным в одном только интеллектуальном центре и предназначенным для академической аудитории. Это был особый путь, который вел к осознанию степени своей несвободы, погруженности в сон и отождествления и к освобождению от несвободы, сна и отождествления. Идти по нему можно было только под наблюдением и руководством опытного наставника. Облик этого наставника и являл собой Гурджиев.

Письменные источники

Гурджиев был талантливым писателем, убедительно представившим и развившим свои идеи. Он написал целый ряд книг, раскрывавших загадку как его самого, так и его учения. Однако при этом весьма значительными оставались элементы недоговоренности, аллегории и вымысла. Стиль его изложения был неровным и зачастую непреодолимо тяжеловесным. Его огромная необычайно громоздкая гаргантюанская гротескно-ироническая первая книга под названием “Объективно-беспристрастная критика жизни человека, или Рассказы Вельзевула своему внуку”, которую он к тому же советовал своему читателю читать три раза кряду, по замыслу автора, должна была содержать в себе критику всех человеческих понятий, а заодно и расшифровку таких важных концепций его системы, как “кундабуфера”, “хаснамусса” и пр., к разговору о которых мы вернемся ниже.

“Встречи с замечательными людьми”, его вторая, значительно более сгармонизованная книга, написанная в классической манере мемуаров, рассказывает о его детстве и юности, в ней также описаны различные эпизоды его странствий и созданы аллегорические портреты людей, оказавших влияние на его судьбу и духовное становление.

“Жизнь реальна только когда ‘Я есть’” – незаконченная им третья и последняя его книга – непосредственно представляет ряд его идей и методов в их зрелом выражении. К этому списку нужно добавить также небольшую работу Гурджиева “Вестник грядущего добра”, рассказывающую о его становлении и раскрывающую важные стороны его учения, а также нескольких его бесед.

Как это нередко бывает, учение Гурджиева лучше всего было представлено его учеником Успенским, который в своей книге “В поисках чудесного” добросовестно воссоздал и содержание бесед Гурджиева с группой московских и петербургских интеллектуалов, и конкретную обстановку своего вхождения в язык и символику “четвертого пути” на трагическом фоне распада Российской империи и эмиграции в период между 1915 и 1923 годами. Многие – и прежде всего сам Гурджиев – упрекали Успенского за его рассудочность, или интеллектуализм, а также за то, что для него оказались недоступными более глубокие стороны гурджиевского учения. Тем не менее эти критики Успенского, чаще всего сами получившие первоначальное представление об учении Гурджиева от Успенского и благодаря Успенскому, так и не сумели сформулировать, в чем же состоят эти “более глубокие стороны учения”, якобы оказавшиеся закрытыми от Успенского.

Помимо книг самого Гурджиева и Успенского существует ряд других достоверных источников. Это довольно яркие и значительные работы учеников Гурджиева и Успенского, таких как А. Р. Ораж, Морис Николл, Джин Тумер, Родни Колин, Дж. Г. Беннетт, Кеннет Волкер и другие.

Всячески избегая чисто концептуальной интерпретации своего учения, Гурджиев даже в российский, т. е. наиболее “теоретический”, период своей работы изобретал всевозможные способы, ведущие человека от поверхностного “головного” схватывания его идей к их глубокому постижению, связанному с изменением системы ценностей и ориентиров человека, т. е. к тому обновлению жизни, которое и было главным смыслом и целью его усилий.

Как уже отмечалось, весьма характерным для Гурджиева было то, что учение это постоянно приспосабливалось им к конкретной культурно-исторической обстановке, а также к уровню понимания и ожидания его учеников. В бурно меняющихся условиях первой половины XX века оно постоянно принимало новые обличья. Однако основной блок идей,