* * *

так ты усвоил мой урок, патрик?

всего наилучшего,

Отец

* * *

— О, — сказала Энджи, бросая письмо на стол в гостиной, — все хорошо. Малыш явно в своем уме. — Она нахмурилась, глядя на письмо. — О, Боже!

— Я знаю.

— Такие люди, — сказала она, — существуют.

Я кивнул. Как ни взгляни, это было ужасно. Конечно, в каждом обыкновенном человеке, который ежедневно встает утром, идет на работу, считает себя в высшей степени порядочным, тоже достаточно зла. Возможно, он обманывает свою жену, спит с коллегой по работе или, может, в глубине души он считает какие-то другие расы ниже себя.

Как правило, рациональные механизмы, назовем их так, не дают человеку это осознать. Поэтому он умирает, уверенный в своей порядочности.

С большинством из нас так и получается.

Но человек, который написал это письмо, был всецело пропитан злом. Он наслаждался болью других. Он не пытался рационализировать свою ненависть, он упивался ею.

Чтение его письма, помимо всего прочего, было утомительным. Словно плавать в грязи.

— Это выше моего понимания, — сказала Энджи.

— Моего тоже.

Она вновь посмотрела на письмо и, положив ладони себе на плечи, закрыла глаза.

— Хотелось бы сказать, это писал не человек, — сказала она. — Но, увы, это не так.

Я взглянул на письмо.

— Да, именно человек.

* * *

Я постелил себе на диване и пытался устроиться поудобнее, когда услышал голос Энджи, доносившийся из спальни.

— Что? — спросил я.

— Зайди-ка на секунду.

Я вошел в спальню и прислонился к дверной раме. Она сидела на кровати, окруженная распростертым ватным стеганым одеялом, похожим на разлив розового моря.

— Тебе удобно на диване?

— Вполне, — сказал я.

— Ну, ладно.

— Ладно, — сказал я и направился обратно к своему дивану.

— Потому что…

Я вернулся.

— Да?

— Ты же знаешь, тут места много.

— Ты о диване?

Она нахмурила брови.

— О кровати.

— Ой. — Я прищурился. — Что такое?

— Не заставляй меня говорить это.

— Говорить что?

Ее губы изогнулись в попытке изобразить улыбку, но получилось нечто жалкое.

— Мне страшно, Патрик. Ясно?

Я не представлял тогда, чего ей стоило сказать это.

— Мне тоже, — сказав это, я направился в спальню.

* * *

Во время сна тело Энджи то и дело меняло положение, и я просыпался от того, что ее нога обвивала мою, плотно погрузившись меж моих бедер. Голову она уткнула в мое плечо, ее левая рука покоилась на моей груди. Ее дыхание билось в мою шею, ровное во сне.

Я думал о Грейс, но, по какой-то причине, в моей голове никак не возникал ее полный образ. Я видел ее волосы, ее глаза, но когда пробовал воссоздать ее лицо целиком, ничего не получалось.

Энджи застонала, и ее нога еще теснее прижалась к моей.

— Не надо, — очень мягко пробормотала она. — Не надо, — повторила она, не просыпаясь.

Вот он, конец света, подумал я, погружаясь в сон.

* * *

Где-то среди дня позвонил Фил, я ответил ему сразу же после первого звонка.

— Проснулся? — спросил он.

— Проснулся.

— Я подумал, может, заглянуть к вам.

— Энджи еще спит.

— Ну и славно. Просто… сижу тут один, жду, когда появится этот урод, и шизею.

— Заходи, Фил.

* * *

Пока мы спали, сильно похолодало, и небо превратилось в гранит. Несущийся из Канады ветер с ревом носился по округе, сотрясая окна и пихая в бок машины, припаркованные вдоль авеню.

Чуть позже пошел град. Когда я вошел в ванную, чтобы принять душ, град с треском барабанил по стеклам, подобно горстям песка, швыряемым океанскими волнами. А когда я обсыхал, он буквально оплевывал окна и стены, словно ветер разъярился как дикий зверь.

Пока я надевал чистое, Фил заваривал кофе. Я вышел на кухню.

— Все еще спит? — спросил он.

Я кивнул.

— Выдохлась, как Спинкс в поединке с Тайсоном, да? Сейчас ее глаза излучают энергию, а в следующий миг она разбита, будто не спала целый месяц. — Он налил кофе в кружку. — Вот так с ней всегда, с этой девочкой.

Я налил себе кока-колы и присел к столу.

— С ней все будет в порядке, Фил. Никто ее пальцем не тронет. И тебя тоже.

— М-м-м… — Он поставил кофе на стол. — Ты все еще спишь с ней?

Я откинулся к спинке стула, поднял голову и вздернул на него брови.

— Ты немного не в себе, Фил.

Он пожал плечами.

— Она любит тебя, Патрик.

— Не в том смысле. Тебе никогда было не понять этого.

Он улыбнулся.

— Я многое понимаю, Патрик. — Он обнял кружку обеими руками. — Знаю, она любила меня. Не спорю. Но она всегда была полувлюблена в тебя.

Я покачал головой.

— Знаешь, все эти годы, что ты избивал ее, Фил… Так вот, она никогда, ни разу тебе не изменила.

— Я знаю.

— Вот как? — Я чуть наклонился и понизил голос. — И ты не перестал постоянно обзывать ее шлюхой? И не прекращал пускать в ход кулаки по пустякам, если был не в духе? Так?

— Патрик, — как-то мягко сказал Фил. — Я прекрасно знаю, что из себя представлял. И… представляю. — Он нахмурил брови и уткнулся взглядом в кружку с кофе. — Я избивал жену. Я пил. Все так. В этом ты прав. — Он горько усмехнулся, глядя в чашку. — Я бил эту женщину. — Он посмотрел через плечо в сторону спальни. — Я бил ее и заслужил ее ненависть, и она никогда уже не будет доверять мне. Никогда. Мы никогда не будем… друзьями. Во всяком случае, такими, как были раньше.

— Пожалуй, нет.

— Да… Итак, я стал тем, кем стал, ничего не попишешь. И потерял ее, и заслужил это, потому что ей лучше жить без меня, как ни крути.

— Не думаю, что она планирует выбросить тебя из своей жизни, Фил.

Он усмехнулся своей горькой улыбкой.

— В этом вся Энджи. Посмотрим правде в глаза. Несмотря на все ее «да пошел ты…», «мне никто не нужен» и т. п., на самом деле она не может сказать «прощай». Никому и ничему. В этом ее слабость. Как думаешь, почему она до сих пор живет в доме своей матери? С этой мебелью, которая сохранилась со времен ее детства?