Вот так сделался я пленником на Мадагаскаре.

* * *

Как вы знаете – а если и нет, то можете без труда догадаться – я человек правдивый, по меньшей мере в том, что касается этих мемуаров. Мне как человеку, который лгал – и успешно – всю свою жизнь, врать нет уже никакого смысла. И все-таки время от времени, по мере написания своих заметок, я чувствую необходимость напомнить вам, да и себе самому, что излагаю тут одну чистую правду. Встречаются, знаете ли, вещи, в которые трудно поверить, и Мадагаскар входит в этот перечень. Так что, если при чтении последующих страниц вам вдруг покажется, что старину Флэши понесло, просто зайдите в ближайшую библиотеку и спросите мемуары моей любезной приятельницы в башмачках на мягком ходу, Иды Пфайфер, или господ Эллиса и Оливера, или письма моих товарищей по несчастью: Лаборда из Бомбея, капитана американского торгового судна Джейка Хеппика, или миссионера Хасти.[105] Тогда вы поймете, что хотя невероятные вещи, которые я расскажу вам про этот ч-ов остров, выглядят так, будто позаимствованы из «Гулливера», они являются чистой и неприкрытой правдой. Такого не выдумаешь.

Не собираюсь утомлять вас описанием всех мук и ужасов, которые я испытал, начиная с той секунды, как понял, что, соскочив со сковородки Соломона, угодил в полымя еще похуже прежнего. Я просто буду рассказывать все, что видел и пережил, без каких-либо прикрас.

Первой моей мыслью после того, как меня, избитого и цепях, кинули в вонючий сарай в Тамитаве, было, что это все дурной сон и он закончится, стоит мне проснуться. Потом я подумал об Элспет: из сцены на пирсе становилось ясно, что они намеревались также и ее доставить на берег – с какой стати, мне оставалось только догадываться. Как видите, я пребывал в совершенной растерянности, будучи полностью выбит из колеи; поскулив и посетовав на судьбу, как обычно, я постарался припомнить, что рассказывал мне Соломон про Мадагаскар по пути на Восток. Это было не слишком много, но и оно выглядело далеко не утешительно. Дикость и зверство немыслимых пределов, говорил он; странные обычаи и суеверия; половина населения – рабы; королева – монстр в женском обличье, копирует европейскую моду и казнит своих подданных тысячами; безудержная ненависть ко всем иностранцам – уж это факт, сам только что убедился. Но так ли уж все плохо, как Соломон рисует? Я ему и наполовину не верил, но если вспомнить про того мерзкого ниггера – коменданта в дурацком клетчатом килте и с зонтиком… М-да-а…

К счастью, по неведению своему, я даже понятия не имел о самой страшной истине, касающейся Мадагаскара, а она гласит: если ты оказался там, то выкинь из головы все надежды выбраться обратно. Даже самые отсталые туземные государства времен моей молодости были доступны хотя бы для путешественников, но только не это. До его столицы, Антананариву (в просторечии Антан) – добраться было не проще, чем до Луны. Никаких дипломатических представителей, даже связей – нет смысла рассчитывать, что Пам[106], лягушатники или янки пришлют хотя бы ноту протеста, не говоря уж о канонерской лодке. О Мадагаскаре толком-то никто и не знал. За исключением пиратов давних времен вроде Кидда или Эйвери, да горстки английских и французских миссионеров, которых быстро изгнали или вырезали, здешние места посещали только отчаянные торговцы типа Соломона, но и те вели себя крайне осторожно, предпочитая проворачивать сделки, сидя на своей палубе. Мы подписали с одним из прежних малагасийских царьков договор, обязавшись посылать ему оружие при условии, что он прекратит торговлю невольниками, но когда Ранавалуна пришла в 1828 году к власти (перерезав всех своих родичей), она прервала все сношения с внешним миром, запретила христианство и замучила всех новообращенных до смерти; распространила рабство до неимоверных пределов и решила изничтожить все племена, за исключением своего собственного. Королева, ясное дело, совершенно чокнулась и вела себя словно Мессалина или Аттила; впрочем, столкнувшись с ней, оба этих исторических персонажа тут же принялись бы строчить в «Таймс» возмущенные письма.

Что бы у вас сложилось некоторое представление о царившем в стране кровавом бедламе, скажу только, что к тому времени она перебила уже половину своих подданных – а это около миллиона человек, – и издала декрет о строительстве вокруг всего острова (каких-то три тысячи миль) стены, которая не даст иностранцам вступить на него, а на подъездах к столице со всех четырех сторон устанавливались гигантские ножницы: резать пришельцев напополам. Еще Ранавалуна распорядилась изготовить большие металлические щиты, полагая, что ядра европейских кораблей будут рикошетить от них и топить сами суда. Эксцентрично, не правда ли? Конечно, в момент прибытия я обо всем этом не догадывался, зато начал познавать, на своей собственной шкуре, когда меня – все еще протестующего и требующего адвоката – вытащили на следующее утро из моей клетушки.

Говоривший по-французски офицер исчез, так что за свои труды я получил только пинки и подзатыльники. Я не ел и не пил уже много часов, но теперь мне дали вонючую баланду из рыбы, бобов и риса вкупе с листом, которым можно было все это хлебать. Я кое-как затолкал жратву внутрь с помощью порции тухлой воды с рисовых плантаций, и, вопреки всем своим возражениям, был присоединен к каравану таких же несчастных – только черных, разумеется. Нас погнали по городу, ведя в глубь острова.

Тамитаве – не более чем поселок. В нем есть форт и несколько сотен бревенчатых домов – некоторые весьма крупные – с крутыми малагасийскими тростниковыми кровлями. На первый взгляд он выглядит довольно безобидным, как и его жители. Последние черные, но не вполне негры, с некоей примесью малайской или полинезийской крови, видимо; хорошо сложены, не отвратительны, глупы и ленивы. По большей части мне встречались бедные крестьяне, рабы или провинциалы. Как мужчины, так и женщины носили простые набедренные повязки или саронги. Но иногда попадался кто-нибудь из высших слоев. Таких несли в седанах: ни один из малагасийских богачей или аристократов не согласится и сто шагов пройти, когда вокруг полно рабов, носильщиков и курьеров, способных таскать их на себе. Знать одевалась в ламба – штуку, похожую на римскую тогу, но в самом Антане в одежде частенько встречались заграничные изыски, навроде как у моего коменданта. Странная вещь с этим Мадагаскаром – он полон дурацких пародий на европейское, а собственные культура и обычаи представляют собой такой причудливый коктейль, что и вообразить страшно, ей-б-гу.