свету через толщу воды, мутнел и забывался, оставляя после себя одновременно чувство тяжести и освобождения.

Я понимала, что история наша на этом всем завершена.

И очень сильно надеялась, что смогу собраться после всего и жить дальше.

В конце концов, получалось же это сделать раньше?

Когда сегодня вечером открылась дверь палаты, и на пороге появился Каз, я оказалась к этому не готова.

Настолько себя настроила на то, что все, все уже позади, что сейчас опять не могу толком ничего сказать.

Лишь смотрю на него жадно, каждую деталь схватывая, запоминая, откладывая себе на полочку дальней памяти. Когда-нибудь, когда мне будет не так больно, я извлеку все эти детали и сложу их в паззл. Напишу его портрет. Не углем уже, а маслом. В темных тонах.

Глаза, волосы, губы… Тени и полутени…

Это будет финал нашей истории. Моего сумасшествия, моего помешательства по этому совершенно неподходящему мужчине, так похожему и непохожему на самый страшный кошмар в моей жизни.

Может, именно поэтому меня так сильно на нем зациклило?

Об этом страшно думать, но и вероятность такую, болезненную, извращенную, отрицать нельзя.

Я обязательно подумаю об этом потом.

Когда все будет в прошлом.

А пока…

Он смотрит, трогает меня за руку, легко-легко… А его шершавые пальцы посылают миллионы искр под кожу мне. И взгляд, темный и тяжелый, давит, мешает дышать и думать…

И я не могу это прекратить. Хочу очень.

Но не могу.

Это слабость.

И сладость.

Пожалуйста, можно мне еще чуть-чуть безвременья?

Пожалуйста…

Еще чуть-чуть…

Глава 48

— Привет… — шепчу я просто потому, что надо что-то сказать, с чего-то начать наш непростой разговор.

— Привет, Марусь… — говорит Каз, и его пальцы, темные, в странных, немного пугающих тату, скользят по моей ладони. От этого щекотно и волнительно. Он слишком нежен и осторожен… Как тут говорить?

— Каз, я хочу… — я решаю не ждать больше, кто знает, когда он еще появится? И появится ли? А я так не могу… — Вернуть…

Пальцы замирают на моей ладони. И тишина вокруг нас такая густая, что становится слышно, как в коридоре тихо переговариваются медсестры на посту.

Я смотрю ему в глаза, ища в себе мужество не отвести взгляд. И жду вопроса. Слов. Хоть чего-нибудь!

Но Каз не облегчает мне задачу. Смотрит, молчит. И не дает убрать ладонь из-под своей руки, когда я пытаюсь это сделать.

Просто чуть напрягает пальцы, намертво приковывая меня к постели.

И я не выдерживаю!

— Прости меня… — голос мой звучит странно даже для меня, с надрывом, с болью, которая, оказывается, все это время внутри сидит, — я не хотела… так… Мне жаль…

— Как — “так”? — спрашивает он, не отводя от меня темных горячих глаз. И взгляд его тяжелее, чем пальцы, все еще удерживающие мою ладонь.

— Вот так, как получилось… — невнятно пытяюсь объяснить я, — понимаешь, Вальчик…

— Я в курсе про Вальчика, — перебивает он меня, — и дал бы тебе денег без проблем, если бы объяснила… Без всего этого дал.

— Прости… — ну а что я могу еще сказать? И без того вся извелась, места себе не нахожу от стыда.

— Тебе не за что просить прощения, Марусь, — спокойно отвечает он, — ты поступила так, как посчитала нужным.

— Нет, нет… — я торможу, с ужасом понимая, что не могу объяснить свое состояние в тот момент, не получится просто!

— Знаешь… — Каз перебивает меня, пальцы размеренно поглаживают ладонь, но это не ласка теперь… Это что-то другое. — Я все время считал женщин… Ну, чем-то, не стоящим внимания… До того момента, пока не появилась ты.

— Каз, я… — боже, боже… Закрыться, одеялом с головой! Не слышать!

— Ты не хотела денег, не смотрела на мою машину, не пищала, когда видела меня на ринге, когда узнала, кто я такой… Это было странно. И в то же время нормально как-то, правильно. Потому что ты просто не могла быть другой. Кто угодно, только не ты. Понимаешь, я нихрена, на самом деле, про эту девочку-художницу не знаю. Так бывает, интернет не всесилен… А на ее родине про нее тоже никакой информации. Она всего двадцать лет прожила, умерла… Даже работ не осталось никаких. И потому я охренел, когда тебя увидел… Для меня это было… Черт…

Он усмехается, грустно и устало. И я его боль чувствую через вибрацию смуглых пальцев, по коже — в сердце.

Как мне ему сказать, что у меня при встрече с ним были прямо противоположные чувства? Как ему вообще про такое сказать? Я никогда никому не говорила… И не собираюсь. Это стыд безумный. И боль, еще безумней.

Хотя, наверно, ему было бы легче понять, почему мне логичным показалось именно так расплатиться… Потому что Алекс бы принял. Да, Каз — не Алекс… Но в тот момент у меня в голове была такая каша, такая жуть…

— Я ведь дышать рядом с тобой не мог… Веришь?

— Нет…

— Ну да… — он снова усмехается, — это понятно…

— Просто я никогда не… — пытаюсь я объяснить свои сложные отношения с мужчинами, но Каз перебивает:

— Я просто сильно тебя… Черт, как это?.. Ну да, идеализировал… Понимаешь, я тебя одновременно хотел до чертиков и в то же время боялся тронуть. Ну ты же помнишь, как срывало?

Киваю. Помню. Все эти несколько раз помню. В деталях.

— И когда ты предложила поехать ко мне, я тоже сорвался. Я вообще ничего не помню, о чем думал в тот вечер, веришь?

Верю. Я тоже мало о чем думала… Нас одновременно сорвало, Каз. И это такая ошибка…

— А потом, когда ты бабла попросила утром… У меня на контрасте мозги переклинило. Это я потом уже, когда ты ушла, сообразил, вспомнил про племянника, и как-то щелкнуло… Дурак, дурак! Надо было тебя не отпускать!

Пальцы сжимаются, ладонь моя плавится в их огне. Не больно, но так остро.

— Тогда бы Лану… — говорю я то, что сразу приходит в голову.