еще при Советском Союзе. Неужели, она прибирает тут, ухаживает за могилой?

Так странно…

И то, что я тут сижу, тоже странно. И отдает ненормальностью. Вообще, меня сюда не тянуло все то время, пока жила в этом городе. И когда мама умерла, я ходила к ней на могилу, ухаживала… А вот сюда, в эту сторону, и не заглядывала. Хотя знала, где его похоронили. Следователь из полиции зачем-то сказал, дал ориентиры. А я была в таком жутком состоянии, что и не стала отказываться от этой информации. И вот надо же… Пригодилась…

Сижу, смотрю на фотографию, на улыбающегося молодого парня на ней… И пытаюсь поймать хотя бы тень от прежнего своего ощущения ненависти, перемешанной густо с облегчением и даже злорадством. Он плохо умер. Он это заслужил.

И… Ничего. Вообще ничего!

Просто могила. Просто фотография.

Так странно разговаривать с пустотой…

Но потребность как-то завершить это все непреодолима. Только теперь, глядя на улыбающегося Алекса, я понимаю, для чего это все было.

Для чего я сюда приехала, контрабандой, практически, приехала, сбежав из больничной палаты.

Конечно, сама бы я ни за что не добралась до родного города, без денег, без документов. Но тут Аня помогла.

И деньги одолжила, и документы принесла мои. И прикрыла от вездесущего внимания Каза.

А самое главное, не спрашивала, для чего мне это все внезапно.

— Ты, в принципе, вполне уже дееспособна, — сказала она, глянув предварительно в мою историю болезни, — хотя, стоит полежать подольше…

— Нет, мне надо… Ненадолго…

— Вернешься? — Аня остро посмотрела мне в глаза, и я закивала, подтверждая, что да, вернусь. Я и не собиралась обманывать. Убегать не собиралась.

В этом городе теперь — мои близкие люди. Здесь — студия, где я буду учиться. Здесь — Каз… Куда я побегу отсюда?

Но потребность вернуться туда, откуда так поспешно уехала, не отпускала. Что-то звало назад. Я не думала, что буду делать там, в бывшем когда-то родным городе, где сейчас у меня даже угла своего нет. Не думала, как это будет со стороны выглядеть… Просто… Просто надо мне было.

— Давай Каз отвезет, — предложила все же Аня, — он не откажет…

— Нет! — я поспешно замотала головой, с ужасом представляя эту поездку.

Нет, со своими мертвецами надо встречаться наедине. Иначе они утянут за собой не только меня, но и того, кто рядом.

Я не хочу, чтоб Каз знал… Про это. Не хочу! Никто не знает! И никто никогда не узнает!

— Ну смотри… — вздохнула Аня. Помолчала и добавила осторожно, — ты же понимаешь, что он тут всех на уши поставит?

— Прикрой, пожалуйста… — я сама не верила, что прошу ее о таком. Хотя, с другой стороны, кого мне еще просить? Аня — женщина Хазара, она неприкосновенна. А всех остальных Каз нагнет.

— Черт… — Аня отвернулась, побарабанила тонкими пальцами по столешнице… — Ладно. Но обещай, что вернешься. А то Каз…

— Вернусь!

— Он хороший, вообще-то, — продолжила Аня, словно оправдывая его, — просто он… мужик, понимаешь? А они совсем по-другому думают… И иногда их дико хочется уе… то есть, ударить чем-нибудь…

— Да… — с этим нельзя не согласиться.

— Возвращайся, Марусь, — тихо попросила Аня, — а то он с ума сойдет… Как в сказке про Аленький цветочек…

Я подумала, что Аня преувеличивает, но говорить ничего не стала. Просто кивнула. И тем же вечером, дождавшись, пока в больнице все утихнет, переоделась в одежду, которую мне принесла Аня, и уехала на автовокзал.

Потом был поезд.

И снова автобус.

И вот я здесь.

Сижу, смотрю в лицо своего кошмара и ловлю себя на какой-то картонности ситуации, глупости. Вот зачем приехала? Да еще и с такими сложностями?

Ну хорошо, маму проведала, поплакала, рассказала ей про Ланку, про Вальчика, про Каза даже рассказала! Стало легче, хотя я ждала… Чего-то ждала. Может, того, что мама подаст какой-то знак мне, как когда-то во сне, подскажет, как дальше быть. Я же на перепутье, в полном раздрае.

— Мне так тяжело, мам… — я сидела возле заросшей травой могилки, гладила простой деревянный крест, — я не знаю, что делать… Я люблю его. И боюсь. Так боюсь… Вдруг, он… Он такой жесткий, мама… Он меня сжимает, и дышать не могу. И без него не могу. Он приходит, смотрит, говорит что-то… И я умираю… И без него умираю… И сказать ему никак не получается. Я боюсь, что он меня разрушит. Меня уже разрушали… Физически. Боюсь, что морально — не выдержу. Это больнее гораздо… Мама… Что мне делать, мама?

_________________________________

Что мне делать, мама, как мне быть?

Я хочу , чтоб просто, не опасно,

И, как в детстве, солнечно и ясно

Стоит лишь в прихожей дверь закрыть.

Что мне думать, мама, как понять

Где я не права, когда все зыбко?

Я хочу, как в школе, чтоб ошибка —

Лишь возможность все перерешать…

Как вернуть мне, мама, чистоту

Мыслей и эмоций? И упрямо

Я зову, но ты не слышишь, мама…

Почему забыла меня тут?

____________________________

Я сидела, ждала, ждала… И ничего, в итоге, не дождалась. Ни одного знака. Просто опустошение. Словно чудо оказалось простым фокусом. Нелепым и не смешным.

Встала, в итоге, отряхнула коленки и пошла.

Почему-то сюда.

Мой самый страшный кошмар в жизни смотрит совсем не страшно. А я, наплакавшись, уже ничего не чувствую. Только общую глупость ситуации.

Пришла сюда зачем-то, сижу вот…

— Знаешь, я ведь по ночам не спала, — неожиданно вырывается у меня признание, такое, которое от себя самой прятала. Потому что это совсем уже болезнь… — Я все думала, что надо сюда прийти и могилу разрыть. И посмотреть на тебя. Как тебя черви жрут! Жаль, что тебе не больно! Черт, так жаль! Тварь! Как хорошо, что ты сдох! Я знаю, ты мучился! Так тебе и надо! Так и надо-о-о-о…

Вой, тонкий, отчаянный, заставляет оглянуться в поисках животного, которому явно больно сейчас. И не сразу доходит, что это я вою.

И плачу.

Моргаю, гляжу в его глаза и плачу. Отпуская себя. Полностью, наконец-то.

— Я тебя убила… —