Она была очень и очень скромна в своих жизненных потребностях. «Только в последние годы ее жизни, — вспоминает Светлана, — Павлуша, работавший в полпредстве в Берлине, прислал ей несколько хороших платьев, делавших ее совершенно неотразимой. А обычно она ходила в скромнейших тряпочках домашнего изготовления, только изредка "лучшее" платье шила портниха, но все равно она и так выглядела прекрасной». И дальше: «Мама работала в редакции журнала, потом поступила в Промышленную академию, вечно где-то заседала, а свое свободное время отдавала отцу — он был для нее целой жизнью… Нам, детям, доставались обычно только ее нотации, проверка наших знаний. Она была строгая, требовательная мать, и я совершенно не помню ее ласки: она боялась меня разбаловать, так как меня и без того любил, ласкал и баловал отец…»

Светлана вспоминает, что мама терпеть не могла «сентиментального сюсюканья» с детьми, но участвовала в их делах, если было время. Вместе с ними придумывала, как интереснее сделать спортивную площадку на даче, домик на дереве. Увлекалась фотографией, а то бы дома вообще не было семейных снимков…

После первых размолвок эти два непростых характера притерлись друг к другу и были счастливы. «Попрекнуть тебя в чем-либо насчет заботы обо мне могут лишь люди, не знающие дела», — пишет Сталин из Сочи после того, как Молотовы упрекнули Надежду — зачем она уехала в Москву и оставила мужа одного. Вообще-то читать чужие бытовые письма — занятие крайне неприятное, словно в замочную скважину подглядываешь. Поэтому приводить я их здесь не буду. Это просто переписка эмоционально сдержанных (слава Богу, что так!) людей, обмен новостями, рассказ о жизни, самочувствии, о всяких мелочах вокруг. И вдруг: «Татька! Получил твое письмо. Ты что-то в последнее время начинаешь меня хвалить. — Что это значит? Хорошо или плохо?» Письмо датировано 1930 годом.

Ничто не дает такого богатого повода для сплетен, как чужая беда. А уж если речь идет о смерти… Самоубийство Надежды Аллилуевой мгновенно обросло самыми невероятными «подробностями», а с течением времени стало не менее ветвящимся мифом, чем личная жизнь Иоанна Грозного. Проследим же за тем, как этот миф рос и развивался. Первые версии были связаны с «грубостью» Сталина. Самая распространенная заключается в том, что во время ужина в честь 15-й годовщины Октябрьской революции на квартире Ворошилова Сталин крикнул Надежде: «Эй ты, пей!» На что та ответила: «Я тебе не "эй"», — поднялась и ушла. Какое-то время они гуляли по Кремлю с Полиной Жемчужиной, женой Молотова, а потом Надежда пришла домой и застрелилась. Кто-то добавил, что Сталин в шутку бросил в жену коркой апельсина.

Вот как это трансформировалось в сознании семейства Бухариных:

«Как рассказывал Н. И., полупьяный Сталин бросал в лицо Надежде Сергеевне окурки и апельсиновые корки. Она, не выдержав такой грубости, поднялась и ушла до окончания банкета»[79].

Молотов вспоминал, что Сталин на этом ужине бросил хлебный шарик в жену Егорова. Ну и что тут криминального, если он даже кинул в жену апельсиновую корку? Правда, Надежда, как вспоминают ее родные, была очень ревнива, и то, что муж «как-то не так» посмотрел на другую женщину, было частой причиной семейных ссор. Интересно, хороша ли собой была жена Егорова?

Галина Джугашвили, внучка Сталина, ссылаясь на Алешу Сванидзе, рассказывала об этом роковом вечере так:

«…Дед разговаривал с дамой, сидевшей рядом. Надежда сидела напротив и говорила тоже оживленно, по видимости не обращая на них внимания. Потом вдруг, глядя в упор, громко, на весь стол, сказала какую-то колкость. Дед, не поднимая глаз, так же громко ответил: "Дура!" Она выбежала из комнаты, уехала на квартиру в Кремль. Он позднее поехал ночевать на дачу. Вечером она несколько раз звонила ему из города. Первый раз он бросил трубку. Потом просил подходить Алешу…»

И тут вступают законы драматургии. Если была дача, то должна была быть и женщина, как же можно на дачу ездить одному. Хрущев, натура артистическая, сочинивший в своих мемуарах альтернативную биографию Сталина, пишет, ссылаясь, по своему обыкновению, на другого «очевидца» — на сей раз на начальника сталинской охраны Власика:

«После парада все отправились обедать к военному комиссару Клименту Ворошилову на его большую квартиру. После парадов и других подобных мероприятий все обычно шли к Ворошилову обедать… Все выпили, как обычно в таких случаях. Наконец все разошлись. Ушел и Сталин. Но он не пошел домой.

Было уже поздно. Кто знает, какой это был час. Надежда Сергеевна начала беспокоиться (по версии Хрущева, ее на обеде не было — Е.П.). Она стала искать его, звонить на одну из дач. И спросила дежурного офицера, нет ли там Сталина.

— Да, — ответил он. — Товарищ Сталин здесь.

— Кто с ним?

Он сказал, что с ним женщина, назвал ее имя. Это была жена одного военного, Гусева, который тоже был на том обеде. Когда Сталин ушел, он взял ее с собой. Мне говорили, что она очень красива. И Сталин спал с ней на этой даче, а Аллилуева узнала об этом от дежурного офицера.

Утром — когда, точно не знаю, — Сталин пришел домой, но Надежды Сергеевны уже не было в живых…

Позже Власик сказал:

— Тот офицер — неопытный дурак. Она спросила его, а он взял и сказал ей все».

Ту же версию разрабатывает и Микоян, правда, в несколько ином варианте. Тут уже присутствует и длительный роман, и заботливые товарищи по партии…

«Неожиданно, без приглашения на обед, прибыл с женой бывший начальник главного политического управления Красной Армии… С. И. Гусев (Драбкин Яков Давидович). Жена его — еврейка, очень красивая женщина, нравилась Сталину. После праздничных тостов и изрядной выпивки началось веселье, в ходе которого Сталин на виду у всех и при неблаговидном поведении жены Гусева слишком здорово поухаживал за ней. Это был не первый случай, когда у Сталина проявлялись открытые симпатии к жене Гусева, а она со своей стороны способствовала этому. Об этом осуждающе говорили в высших кругах и решили оградить Генсека и его жену от ненужных интриг и разговоров. В этой связи несколько членов Политбюро пригласили на узкое совещание Гусева и предупредили его, чтобы он никогда не появлялся со своей женой там, где будет присутствовать Сталин и его супруга. Гусев обещал выполнить наказ старших партийных товарищей, однако по непонятным причинам 7 ноября появился на праздничном обеде, куда ни его и тем более его жену никто не приглашал. Остается большой загадкой цель такого непрошеного визита. Случайно ли был сделан такой шаг со стороны Гусева или кто-то стоял за ним»[80].

Но эти постельные истории — еще только начало. В то время в стране ведь происходили коллективизация и борьба с оппозицией, и как же могла жена вождя покончить с собой просто из-за какой-то ссоры. Нет, тут была, не могла не быть, куда более серьезная причина — разумеется, политическая. И обнаружил ее, конечно же, высланный из страны, но не успокоившийся Троцкий.